Неповторимый. Повесть о Петре Смидовиче

Смидович и Смирнов сели за большой стол, покрытый зеленым сукном. Напротив них опустился в кресло Руднев, рядом — подпоручик Якулов, несмотря на свой невысокий чин, представлявший «соединенные войска, оставшиеся верными Временному правительству». По бокам стола поспешно уселись несколько членов «Комитета общественной безопасности», представители различных партий и организаций, претендующих на роль миротворцев — объединенных интернационалистов и просто объединен–цев, эсеров, меньшевиков, Викжеля, Бунда, еврейской социал–демократической партии «Поалей–Цион», польской левицы… «Примиренцы» были возбуждены: каждая поставленная под договором о мире подпись войдет в историю.

Руднев почти не говорил, от его высокомерия не осталось и следа. Всеми переговорами он предоставил заниматься Якулову.

Петр Гермогенович коротко изложил выработанные ВРК условия капитуляции: «Комитет общественной безопасности» прекращает свое существование, белая гвардия расформировывается…

В дальнем углу стола какой–то хмурый офицер демонстративно, так, чтобы его услышали Смидович и Смирнов, сказал своему соседу, тоже офицеру:

— Ничего, через месяц поговорим на Дону.

Возражал и затягивал переговоры один Якулов, старавшийся выдержать марку и не показать, что они вынуждены были бы согласиться и на более жесткие условия. При каждом пушечном выстреле, явственно доносившемся до зала, Якулов вздрагивал и комкал фразы, а Руднев бледнел еще больше, и казалось, что он вот–вот потеряет сознание.

Заседание подходило к концу, когда в зал вошел красногвардеец и передал Смидовичу записку на бланке ВРК. Она была от Алексея Ломова.

«Отвечайте немедленно, почему затягиваются переговоры. Ответ необходим сейчас же для начатия активных действий. Уже 4 часа», — прочитал Петр Гермогенович. Он достал карандаш и написал на обратной стороне бланка: «Заканчивается. Согласие достигается по всем пунктам. Необходимо не начинать военных действий. Будем через полчаса».

Обсуждение быстро закончили, составили договор, и представители партий и организаций подписали его.

Петр Гермогенович посмотрел на часы. Было пять часов вечера второго ноября тысяча девятьсот семнадцатого года…

Только через день он наконец увидел жену и детей. Глеба и маленькую Соню приютили знакомые. Софья Николаевна все пять дней боев провела в Хамовниках, поддерживая через нарочных связь с заводами.

— Неужели ты не могла дать о себе знать? Хотя бы что жива? — с укором спросил Петр Гермогенович.

— А разве ты не мог сделать то же самое? Я так волновалась за тебя, Петр.

Они дошли до Красной площади и остановились. В Спасские ворота, в часы над ними, попал снаряд, зияли пробоины в Николаевском дворце, где во время боев находилась главная квартира белых мятежников.

— Ничего, Соня, все восстановим, все будет, как было, а то и краше, — бодро сказал Петр Гермогенович, глядя, как расстроена жена.

— Конечно, конечно, Петр. Но ведь это сама история России!

— Подумай лучше о тех, кто здесь сложил свои головы за революцию, — тихо сказал Петр Гермогенович. — И о том, как скорее наладить нормальную жизнь.

В Москве наступила тишина. Последними прогремели восемь пушечных выстрелов, уже после заключения мира. Аросев немедленно позвонил из ВРК артиллеристам: «В чем дело?» Ответили коротко и ясно: «Осталось восемь снарядов, не пропадать же им!»

Военно–революционный комитет продолжал работать с прежней энергией, и Петр Гермогеиович опять вбе дни и ночи пропадал в Совете. Слишком много накопилось вопросов: о хлебе для рабочих и гарнизона, о снятии проволочных заграждений, о банках, об организации похорон тех, кто пал за революцию в октябрьских боях.

Похороны назначили на девятое ноября.

Смидович заранее отнес машинистке адреса, по которым надо было послать телеграммы в Петроград, Иваново–Вознесенск, его родную Тулу: Московский Совет приглашал представителей трудящихся принять участие в траурной процессии. Сегодня они съезжались в Москву и приходили в Моссовет регистрироваться и получать направление в гостиницу и столовую.

— Простите… Я — американский журналист Джон Рид. — Худощавый, вежливо улыбающийся человек в клетчатом костюме и короткой куртке снял шляпу и протянул свое удостоверение.

— Очень приятно, — ответил Смидович по–английски. — Я слышал о вас, товарищ Рид. Нам очень важно, чтобы в Северо–Американских Соединенных Штатах узнали правду о России.

— Мне об этом говорят многие в вашей стране… И вот я у вас, чтобы присутствовать на похоронах героев. Вы не будете иметь что–либо против, если я сейчас же пройду на Красную площадь?

— Нет, конечно… Но если вы немного подождете, я пойду с вами, товарищ Рид.

Уже наступила ранняя ноябрьская ночь. Отблески костров и красных огней с Кремлевских стен скупо освещали площадь, высокие груды земли возле огромных ям. Оттуда доносился стук ломов, которыми долбили твердую как камень землю, приглушенные голоса солдат и рабочих.

— Завтра мы опустим сюда двести тридцать восемь гробов… — сказал Петр Гермогенович.