Неповторимый. Повесть о Петре Смидовиче

Он глянул на план Москвы, на котором цветными карандашами отмечались опорные пункты и передвижения революционных и белых отрядов, нашел Плющиху, где они жили, и представил приземистый деревянный дом с некрашеными полами, детскую с большой лампой на медных цепях… «Детская», — мысленно повторил он и зажмурился от страха за Сонюшку и Глеба.

Одно заседание ВРК сменялось другим. Решались самые насущные вопросы. О хлебном пайке. О гуманном отношении к пленным. О возобновлении работы Центрального телеграфа. Смидович допрашивал юнкеров, сдавшихся во время боя за телефонную станцию. Они вели себя смирно, а некоторые от страха плакали. Смидовичу почему–то было жалко этих юнцов.

Свою жизнь в эти дни он мерял, как и все, какой–то особой, очень дробной мерой, ибо каждый час, а порой и каждая минута приобретали такое значение, какое в другую пору не имели месяцы и годы.

Вопрос о том, стрелять ли по Кремлю, в котором все еще хозяйничали юнкера, обсуждался ночью тридцать первого октября. На этот раз единодушия не было. Резко возражал Ногин, не соглашался присутствующий на заседании объединенец Станислав. Вольский:

— Мы можем дойти до того, что нам каждый честный социалист перестанет подавать руку. — И поморщился, словно от боли.

Когда все же решили установить на Воробьевых горах артиллерию и навести орудия на Кремль, Вольский устроил истерику. Петр Гермогенович молчал, вобрав голову в плечи. Он очень боялся, что снаряды разнесут исторические святыни.

— Кажется, кое–кто из нас жалеет камни больше, чем людей, — сказал Аросев, член штаба МВРК.

С рассветом здание Совета заполнили москвичи, которые все эти дни прятались в квартирах и теперь, когда вокруг генерал–губернаторского дома перестали свистеть пули, пришли сюда — кто из любопытства, кто за помощью, кто с вопросами: «Можно ли при Советской власти получить деньги в сберегательной кассе?», «Где купить овес?» Некоторые приходили сдать оружие. Они уже считали большевиков победителями.

Наконец зазвонили телефоны. Все поняли — отряд под руководством Григория Александровича Усиевича освободил от юнкеров телефонную станцию.

Победа была близка, и в двенадцать часов ночи в ВРК снова пришла делегация от эсеров и объединенцев: Вольский, Волгин, Романов, кто–то еще, не знакомый Петру Гермогеновичу.

А вскоре в штабе появился нарочный «Комитета общественной безопасности». Вид у него был какой–то бесшабашный, совсем не соответствующий тревожному времени.

— Вроде бы сдаемся, — сказал он без особой грусти в голосе.

— Слава богу… — облегченно сказал Смидович, протягивая Усиевичу пакет.

— «Артиллерийский расстрел Кремля и всей Москвы не наносит никакого вреда войскам», — прочел Усиевич, но тут же отвлекся: — Интересно, как бы они заговорили, если б артиллерия была у них, а не у нас. И вообще, как это «не наносит вреда войскам»? Чепуха какая–то. Ну ладно, поглядим, что там дальше… «…а разрушает лишь памятники и святыни и приводит к избиению мирных жителей. У нас возникают пожары и начинается голод… Поэтому в интересах населения Москвы «Комитет общественной безопасности» ставит Военно–революционному комитету вопрос: на каких конкретных условиях Военно–революционный комитет считает возможным прекратить военные действия?»

— Короче говоря, они запрашивают об условиях капитуляции, — сказал Смидович.

Вокруг губернской управы, куда для переговоров направились Смидович и Смирнов, толпились возбужденные солдаты. Их с трудом сдерживали командиры с красными повязками на руках. Следом шли цепочкой юнкера и бросали оружие. Тротуар был завален винтовками и револьверами, их тут же подбирали и увозили на грузовых автомобилях.

— Держи его! Стой! Стрелять буду! — раздался грозный крик.

Небритый, без погон и оружия, мужчина, в полушубке с чужого плеча, медленно поднял руки и выругался.

— Куда ж так, через забор, ваше благородие? — процедил сквозь зубы солдат, задержавший офицера. — А ну–ка, кругом марш!

— В расход его! — закричали другие солдаты. Вмешался Смидович.

— Товарищи, так нельзя, — крикнул он. — Мы подписали приказ о гуманном отношении к пленным.

— А ты кто будешь? — спросил солдат. — Откуда взялся?

— Член Московского Военно–революционного комитета Смидович. Вот мое удостоверение.

— Ну ладно. — Солдат недовольно посмотрел на Петра Гермогеновича, затем зло глянул на переодетого офицера. — Считай, ваше благородие, что второй раз на свет народился.

В зале губернской управы были заметны следы поспешной эвакуации: через выбитое оконное стекло врывался ветер, шурша разбросанными по полу бумагами, В углу валялись пустые бутылки — очевидно, «спасители России» пытались заглушить вином горечь поражения.