Неповторимый. Повесть о Петре Смидовиче

— Одну минутку… — Усиевич поднял покрасневшие от бессонных ночей глаза. — У меня ко всем вам просьба: если меня не будет в живых, передайте, пожалуйста, вот эту записку жене. Тут нам подбросили новорожденную девочку, и мы хотели бы ее удочерить…

Шел четвертый час ночи. Никто не спал. Разведка донесла, что юнкерские пикеты появились у Чернышевского переулка. С вечера перестал работать телефон, его отключили белые, как только ВРК отклонил их ультиматум.

В Партийном центре решили перебазироваться подальше от Скобелевской, в Городской район.

— Пока не замкнули вражеское кольцо вокруг Совета, надо уходить!

Петр Гермогенович с тревогой смотрел, как поодиночке покидали здание члены Боевого партийного центра. Некоторые оставляли записки: «Если со мной что–либо случится, скажите, что свой долг я выполнил до конца». Ушел Ярославский; его отпустили на отдых, чтобы затем эвакуировать в район. Не выдержал Ногин — сдали нервы. Бледный, небритый, с осунувшимся лицом, он подошел к Смидовичу и протянул руку.

— Здесь я совсем не нужен… — Голос у него немного дрожал. — Настало время действий, а я, вроде тебя, даже пистолет в руках держать не умею… Ты остаешься?

— Остаюсь, Виктор Павлович. До тех пор, пока Ревком будет находиться в Совете, я буду здесь…

Он вдруг подумал, что станет, если сюда, в Совет, ворвутся юнкера… Куда–то придется бежать, скрываться, может быть, отстреливаться. Смидович машинально дотронулся рукой до злополучного «смит–вессона»…

Он решительно направился в комнату, где размещался секретариат и хранились бумаги ВРК. Там была одна Додонова.

— Анна Андреевна, — начал Смидович как можно мягче, — придется срочно сжечь архив. Вы ведь понимаете, могут пострадать люди, чьи имена упоминаются в этих бумагах.

Додонова взглянула на него глазами, полными отчаяния.

— И не протестуйте, Анна Андреевна, это не моя прихоть, это решение Ревкома.

«Соня ведь тоже ведет протоколы в райкоме, — тут же вспомнил он. — Что с ней? Что с детьми?» — Без телефона узнать об этом было почти невозможно.

Которую ночь он не был дома и которую ночь не спал, как все. Сами собой слипались веки. Он вернулся в комнату ВРК и немного подремал на диване, пока его не разбудил звонкий голос молоденькой секретарши:

— Пусть знают юнкера и вся эта сволочь, куда им направлять штыки, если они ворвутся в Совет!

Петр Гермогенович открыл глаза и увидел Соню Бричкину, надевавшую на руку Усиевичу красную повязку: «Член В-Р ком». На столе лежало еще несколько таких повязок, очевидно для всех, кто находился в комнате.

— Вот молодчина! — похвалил Смидович, окончательно просыпаясь.

Уже стало светать, когда наконец в Совете появился Смирнов.

— Ух, еле–еле пробрался. — Он тяжело дышал. — Несколько орудий вместе с командой скоро придут. Больше не мог достать: юнкера увели…

— Юнкера? — переспросил Ведерников.

— Не беспокойся, Степаныч, артиллеристы вынули из орудий такие маленькие штучки, гребешками называются. А без них стрелять нельзя… Сразу этого не заметишь…

Радость, как и беда, никогда не приходит в одиночку. Не успел появиться Смирнов, как разведка доложила: призыв ВРК услышан — в Москве началась всеобщая политическая забастовка. Взяты первые пленные.

Смидович выглянул в окно: низко опустив головы, шли под охраной красногвардейцев юнкера, офицеры, студенты. Обогнав колонну, в дверь Моссовета вбежал прапорщик Юра Саблин, одним махом преодолел парадную лестницу и, завидя Смидовича, бросился к нему:

— Понижаете, Петр Гермогенович, у меня было всего человек двадцать. Мы дали два залпа по градоначальству, и вся эта компания подняла руки кверху… Их, наверное, больше двухсот…

И все же положение оставалось очень тревожным. Пал Кремль. Об этом рассказал Максимов… В восемь часов утра через Троицкие ворота, открытые Берзиным, который поверил слову Рябцева, в Кремль вошли юнкера. Они выгнали из казарм безоружных солдат и зверски расстреляли их из пулеметов. Полковник Рябцев стал хозяином Кремля.

Максимов принес сорванный со стены приказ Рябцева:

«Кремль занят. Главное сопротивление сломлено, но в Москве еще продолжается уличная борьба… По праву, принадлежащему мне на основании военного положения, запрещаю…»

— Значит, их благородие считают, что наше сопротивление сломлено, — насмешливо сказал Ведерников. — Но ведь борьба только начинается…

В ночь с Двадцать восьмого на двадцать девятое октября черное небо с проступившими кое–где звездами окрасилось багровым заревом пожара. Горело где–то на Сухаревке или на Самотеке.

Среди ночи из штаба принесли написанное на клочке бумаги свежее донесение разведки: «Хамовнический Совет осаждают юнкера; атаки отбиты», — и у Смидовича снова екнуло и тревожно забилось сердце.

Вошел часовой и сказал, что какой–то человек с электростанции срочно хочет его видеть.

«Неужели Радин?» — подумал Петр Гермогенович.

— Пусть войдет, — сказал он часовому.

Но пришел старый, болезненный монтер из кабельного отдела — Брамер. Петр Гермогенович хорошо знал его.