Неповторимый. Повесть о Петре Смидовиче

— Кассы, стачки… — Колосов невесело усмехнулся. — Все это я знаю, милый, слышал, да и сам, когда помоложе был, толковал кой–кому про эти самые стачки. Только теперь мне не до того. Мне семью кормить надобно. Пять ртов. Помоложе поищи, холостяков — может, и откликнутся…

Петр Гермогенович начал горячо возражать и не заметил, как рядом появился начальник отдела Бурхгардт, лощеный и пестрый франт.

— Что вы здесь делаете, господин Куртуа? Почему мешаете работать? Что за разговоры? — Он уперся в Смидовича черными, холодными как сталь глазами.

— Простите, господин Бурхгардт…

Колосов поспешно включил станок, а Петр Гермогенович пошел прочь, чувствуя на себе недружелюбный, подозрительный взгляд Бурхгардта.

«Вот и еще один промах, второй за день. Не много ли? — подумал Смидович. — Видно, нельзя распространять литературу на заводе, где сам работаешь. Тут надо только примечать верных людей, завязывать прочные связи».

Петр Гермогенович любил физический труд, ему нравилось мастерить, пилить, строгать, паять — видеть, как из ничего вдруг появляется на свет какая–нибудь полезная вещица. Любил и свою работу электромонтера, когда по его воле вспыхивали в цехе лампочки и оживали замершие станки, начинали вращаться ремни трансмиссий…

Сегодня он, как всегда, занимался привычным делом, но почему–то не получал от него прежнего удовольствия. Мысль все время возвращалась к людям, его окружавшим. Как встряхнуть их, заставить задуматься, а потом и действовать, бороться, не сносить безропотно любую беду, любые издевательства над собой?

Прогудели текстильные фабрики, Александровский, завод Паля, когда, наконец, заревел, оглушая, выбрасывая в небо клубы пара, свой, Семянниковский. Рабочие получали у мастеров номера и стекались к заводским воротам. Толпа нарастала быстро, каждому хотелось поскорее уйти из опостылевшей мастерской, от вымотавшего последние силы станка, верстака, горна. Сторож неторопливо распахнул решетчатые ворота, отошел в сторонку городовой, и люди, напряженно ожидавшие этого момента, двинулись вперед единой плотной массой.

На улице, освещенной фонарями, толпа замедлила ход; бежали, обгоняя друг друга и дурачась, только подростки вроде Ваньки. Снова, как и перед сменой, было темно, снова светили звезды и блестел иней на березах.

— На работу идешь при фонарях и с работы при фонарях, — вяло сказал кто–то.

«Вот и еще день прошел», — подумал Смидович. Тревожили сегодняшние промахи, и он запоздало казнил себя за них. Чего доброго, придется взять расчет «по семейным обстоятельствам», бросить завод, где многое уже налажено, подготовлено, сделано…

Домой Петр Гермогенович не зашел — не хотелось, да и предстоял довольно длинный путь на другой конец города, в Рождественскую часть. До Невского он дошел пешком и там дождался электрической конки. Недавно пустили первый и единственный на весь город «электрический вагон», который всегда был переполнен любопытными петербуржцами. В отличие от французских и бельгийских трамваев, петербургский работал не от контактной сети, как за границей, а на аккумуляторах, так как, по заявлению одной из газет, провода и столбы могли бы испортить внешний вид проспекта.

Потом он снова шел пешком. Вечерняя сутолока оживленных улиц, разудалое гиканье лихачей, мчавших подвыпивших купчиков, толпы праздношатающейся молодежи «из интеллигентов» — все это не мешало думать о себе, о предстоящей встрече, о том, что делать дальше.

Как все–таки правильно, что он вышел из интеллигентской среды и влился в гущу рабочей жизни. Да, только так! Он должен ассимилироваться в рабочей среде, прожить среди нее годы, наполненные и освещенные активным участием в той волне революционного, чисто рабочего движения, которая — он уверен в этом — будет подыматься все выше и выше.

Эти мысли он вынашивал не один год. Они пришли ему в голову еще в Бельгии, куда он эмигрировал после первого ареста и исключения из университета. Возвратившись в Россию, он сознательно спрятал подальше полученный в Париже диплом инженера, которым, кстати, не воспользовался и в Льеже, и нанялся простым рабочим сначала на Брянский завод под Екатеринославом, потом на строящийся завод в Керчи, потом в техническую контору Эриксона в Москве, на Барановскую мануфактуру в Ярославской губернии. И вот сейчас — Петербург, механический завод Семянникова, один из старейших в столице.

Это был так называемый «дом дешевых квартир для бедных», построенный на благотворительные средства. Трехэтажный, со скучным фасадом, он смотрел на улицу узкими, плохо освещенными окнами.

На ближайшем от дома перекрестке Петр Гермогенович заметил встречавшего его котельщика. Егору еще не было и сорока, но выглядел он значительно старше. Со впалых щек не сходил нездоровый, лихорадочный румянец, а в глубоко посаженных глазах виднелась постоянная тревога. Пятнадцати лет от роду он попал на завод, в ад клепальной, почти оглох и теперь, разговаривая, прикладывал к уху сложенную ковшиком ладонь.