Каждый страждущий милости божества должен доказать — прежде всего самому себе, — что его намерения тверды и непоколебимы, а цель того действительно стоит. И Лестница чаяний, в народе называемая Лестницей мучений, весьма неплохо сему способствовала.
Редкий проситель добирался до ее середины. Еще реже кто-то входил в храм.
Йонто решительно шагнул на первую ступень.
Ему нечего было себе доказывать. Все свои желания и цели он давно осознал и ничуть в них не сомневался. И подъема почти не заметил… Остановился перед ажурными воротами, словно кованными из солнечных лучей, и без раздумий коснулся створки. Она поддалась, открылась легко и бесшумно, приглашая уставшего путника погрузиться в живую тьму, вздыхающую за порогом.
Свет и тьма. Вечная борьба. Вечное единение.
Разве этого нужно бояться?
Невесомый шепот легким ветерком прошелестел прямо в голове, предупреждая, вразумляя.
Умереть?
Йонто улыбнулся и ступил за ворота.
Тот, кому есть ради чего жить, умереть не может.
Тьма ластилась к нему, пока он шел по узкому коридору, скрадывала эхо шагов, пила любые звуки. Льнула к коже, щедро рассыпая по ней мурашки, закрывала глаза сухими ладонями. Перед дверью Йонто сбросил с плеч душные объятия и, распахнув ее, очутился в сияющем круглом зале. Постоял с минуту, привыкая к свету, низко поклонился изваянию Великого предка, опустился перед ним на колени. Неспешно снял безрукавку и рубашку, достал из кармана сферу с кровью высшего чентоля и, затаив дыхание, коснулся ею ийталя.
Сфера вспыхнула, разрушаясь, и кровь мгновенно впиталась в кожу, потекла-побежала по тусклым линиям, наполняя их живым серебром. И болью.
Ийталь пылал. И Йонто горел в этом огне. Горел, но не мог сгореть.
— Я невиновен, — громко и четко произнес он, глядя прямо в каменные глаза человеческой ипостаси Великого предка. — Услышь меня, исправь несправедливость. Ты же знаешь это. Ты можешь помочь. Я невиновен!
Это мало походило на молитву, но молиться Йонто не умел. Он пришел сюда не для того, чтобы униженно просить, а для того, чтобы поговорить на равных. Пусть даже с божеством. Пусть даже с тем, кому долгих восемнадцать лет и дела не было до свершенного с его попустительства злодеяния.
Йонто не хотел возмездия. Он хотел справедливости. И он имел на нее полное право.
Он стоял на коленях, неотрывно глядя в бесстрастные глаза Великого предка, охваченный пламенем и уверенностью в собственных силах. Стоял до тех пор, пока боль не разрослась и не поглотила его, отправив в небытие.
Йонто не знал, сколько времени прошло. Может, пара часов, а может, и лет. Это не казалось важным. А вот то, что он держал в руках… то, что скрывал тончайший алый шелк, расшитый золотыми узорами… то, ради чего он и ходил в храм…
Здесь и сейчас только это имело значение.
Йонто стоял перед парадным входом во дворец и ждал. Ворота он миновал без проблем — никто не посмел остановить его.
Кровь высшего чентоля исправила рисунок ийталя, убрав позорное клеймо преступника, но вот вернуть силу не сумела. Йонто не особо расстроился, а царапнувшее сердце сожаление удалось изгнать быстро, так, что оно толком разойтись не успело.
Главное, что все получилось. Шэт из рода владетелей, пусть и лишенный силы, но не прав, не то же самое, что заклейменный изгнанник. И он немало способен изменить…
Йонто мог бы пройти и дальше, собрать всех в том же тронном зале, но… Не хотелось. Слишком теплой и ясной была ночь, да и дело, которое он замыслил, лучше свершить под прямым присмотром Небес, не прикрываясь заговоренными стенами.
Стражи оказались расторопными, и вскоре у подножия ведущей во дворец лестницы собрались все участники предстоящего действа. Замерли, разглядывая возмутителя ночного покоя…
Встрепанный Тай с перемазанными чернилами руками и щекой, недоуменно хмурящийся и хлопающий ресницами.
Бледная Вэйнара, прижимающая к губам дрожащую ладонь.
Канро-шан, мертвенно-белый в неярком ночном освещении, исхудавший, с совершенно безумными глазами.
Его тень Агрийо привычно маячил чуть позади. Перебуженная свита толпилась на верхних ступенях.
Что ж, все в сборе. Пора начинать.
Неделя. Минула неделя с той ночи, как безумный мальчишка украл Анну.
Канро помнил, что он приходил. И что-то говорил… Но вот что именно — забыл. Да и в реальности этой встречи владетель сомневался.
Он теперь сомневался во всем. Еда и напитки казались горькими, и чудился на языке терпкий привкус яда. Краски выцвели, солнце больше не светило — туман, и не думавший покидать голову, застилал глаза, и даже сны были наполнены им. Канро снились кошмары. Прошлое причудливо переплеталось с настоящим и рождало страшное будущее. От видений он просыпался в холодном йоту, но явь тоже пугала. И лекарства уже не спасали.
Как и крохи золотистой пыли, что хранилась в восточной башне.
Да, Канро боялся. Каждого шороха. Каждой тени. Но больше всего он боялся себя самого. В зеркалах черты его лица приобретали сходство с чертами отца, и казалось, что он превращается в монстра. Или уже превратился?