Неправильные дети

– Пожалуйста, не притворяйтесь, что не знаете, кто я. Я хочу только… всегда хотела… узнать ответы.

– Милу, – выдохнул Брэм виновато. – Я не твой отец.

Она покачала головой.

– Вы лжёте. Вы… обязаны… Моё детское одеяло, – пробормотала девочка. – Оно бархатное, как ваш плащ. Вы вышили на нём моё имя. Именно вы! И… и тряпичная кошка. Вы её сделали. Я обязана быть вашей дочерью!

Она смотрела на него, отыскивая на лице Брэма малейший признак фальши, но ничего подобного не находила. Суровый взгляд смягчился, в нём читалось иное чувство, от которого Милу буквально скрутило жестокой болью. Он жалел её.

– Но…

Слова застряли в горле, когда Милу снова присмотрелась к внешности мужчины. Если сощуриться, то ещё можно предположить, что у них обоих – одинаковый закруглённый кончик носа, хотя нос Брэма всё же оказался гораздо длиннее. И глаза у него – ярко-синие, а не чёрные. И рыжие волосы…

Он совершенно на неё не похож.

– Я не твой отец, Милу, – мягко повторил он. – Мне жаль, но это чистая правда. Моя жена, Аннализа, умерла задолго до твоего рождения. Лизель тогда была чуть младше тебя.

Голос Брэма эхом отдавался в голове Милу, ей почудилось, что она падает в колодец. Хотя ум твердил ей, что это, разумеется, жестокая ложь, сердце чувствовало, что он говорит правду. Он не врал.

Брэм Поппенмейкер – не её отец.

– У меня был только один ребёнок, – тихо добавил он. – И я очень любил свою дочь. Я бы никогда её не бросил. Лизель была для меня всем.

Милу перестала дрожать, кончики ушей превратились в лёд.

– Лизель была?..

Лицо Брэма исказилось.

– Лизель мертва.

40

Сердце Милу не просто треснуло, оно разлетелось на мелкие кусочки. Покалывание в ушах внезапно прекратилось. Крик боли разнёсся по кухне. Девочка обернулась и обнаружила, что Эдда рухнула на стул: лицо побелело, глаза закрыты.

– Лизель… она?.. – голос управляющей польдером надломился. – Она мертва?

– Да, – Брэм посуровел. – Спасибо твоему кузену.

Эдда распахнула глаза, которые смотрели одновременно с болью и яростью.

– Он любил её!

– И убил!

На кухне повисла тишина. Кто-то хмурил брови, кто-то вскидывал их, но все присутствующие в смятении затаили дыхание, осмыслив сказанное Брэмом.

– Нет, – пробормотала Эдда. – Он бы никогда не причинил ей вред. Как она умерла?

– Туберкулёз, – ответил Брэм. – Та же самая болезнь, которая сгубила её мать.

Эдда насупилась.

– Как вы можете винить в этом…

– Ей следовало лежать в постели, отдыхать. Однажды я вернулся из Амстердама поздно ночью и заметил, как твой бессовестный кузен удирал с мельницы, хотя я запретил ему сюда приходить. Я нашёл Лизель у порога, она была белее призрака и тряслась как испуганная мышка. Началась лихорадка… Дочь не поправлялась, что бы я ни делал, – и Брэм смотрел на свои перчатки. – Она скончалась через неделю у меня на руках, за день до своего девятнадцатого дня рождения.

Милу казалось, что сердце разорвётся. Не важно, что Лизель на самом деле не была её сестрой. Некоторое время девочка провела, представляя, как они встретятся, каково это – любить её и быть любимой ею. В конце концов, у них столько общего. У Милу появилось ощущение, что она даже знала Лизель.

Она уже полюбила её.

– Она действительно мертва? – спросила Эдда прерывистым голосом. – Столько лет прошло со дня её смерти, а вы ничего мне не сказали? Из-за вас я считала, что она просто… бросила меня.

Плечи Эдди содрогнулись, слёзы струились у неё по щекам.

– Где она? – прошептала она. – Где вы похоронили её?

Брэм помолчал, не глядя Эдде в глаза. Он тяжело выдохнул.

– Разумеется, рядом с её матерью.

Эдда побледнела и резко обернулась к окну.

Милу проследила за её взглядом. Тис располагался точно по центру окна.

– Наш сад, – вымолвила Эдда, теперь её осенило. – Вы ухаживали за могилой госпожи Поппенмейкер в отсутствие Лизель. Вот почему я часто видела вас под деревом. – Она вытерла слёзы. – Лизель всегда говорила, что лучше сад, чем холодный камень. Я… я не хотела, чтобы она вернулась и увидела, что могила заросла или ещё хуже… вытоптана. Я не предполагала, что провела много лет, ухаживая и за её могилой тоже.

Милу поняла, что сильно ошибалась насчёт управляющей польдером. Эдда вовсе не ненавидела Лизель. Она любила её. Это читалось в каждой чёрточке её печального лица.

– Вы дружили с ней? – спросила Милу у Эдды. – Поэтому всё время бродили поблизости? Хотели узнать, что с ней случилось?

Эдда кивнула.

– Лизель стала моей лучшей подругой. И единственной. Когда мы с семьёй переехали сюда из Страсбурга, она не косилась на нас, как на чужаков. Ей было всё равно, что мы отличаемся от местных. Но потом она исчезла. Я чувствовала боль и обиду. Думала, что она уехала без всяких объяснений, а я ничего для неё не значила… даже открытку не прислала. Прошли месяцы, затем годы, я заперла ворота мельницы и отказывалась смотреть в ту сторону. А потом появились вы пятеро и вдохнули жизнь в это место. А теперь я знаю…

И вновь повисла гнетущая тишина. У Милу закружилась голова.