Неправильные дети

– Я сделала её для своей прежней кошки, Мадам Мяукинс. Застёжки… плетение… Смотрите, здесь даже остались следы когтей от той кошмарной собаки! Я думала, она всё сжевала. Откуда она?..

– Родители оставили меня в ней, – ответила Милу, через силу вдыхая воздух. – Если верить Гассбик, мне тогда было около недели.

В кухне воцарилась тишина. Брэм тяжело опустился в кресло-качалку, хмуро глядя на Эдду и Милу и сжимая в руках тряпичную кошку.

У Милу холодило затылок и яростно щипало уши. Она попыталась заговорить, но с её губ не сорвалось ни звука.

– Это было в декабре тысяча восемьсот восьмидесятого, – объяснил Эг. – На крыше приюта, при полной луне.

– Наверное, это случилось в ту же ночь, когда умерла Лизель, – добавил Сем. – Милу сказала, что вас видели, когда вы ночью в декабре покинули мельницу. Тогда светила полная луна.

Брэм побледнел. Эдда тихо пискнула и повернулась к Милу, округлив глаза.

– Но…

– Более того, – официальным тоном произнесла Лотта, после чего потянулась к рукаву Милу и выудила «Книгу теорий». – Бархатное одеяло, которое, судя по всему, могло взяться из мастерской мельницы Поппенмейкеров. Тряпичная кошка, которая, несомненно, была сделана в мастерской и принадлежала Лизель. Карманные часы с координатами дерева, которое растёт совсем неподалёку. Два обручальных кольца, завёрнутых в платок, на котором вышито «А. Поппенмейкер»…

Лотта продолжала говорить, но теперь уши Милу так горели, что голос подруги звучал глухо. Потирая их, она видела, как на лице Эдды растерянность сменяется глубочайшим изумлением, а щёки Брэма заливает мертвенная бледность.

– Не может быть, – прошептала Эдда, на мгновение сжав медальон в кулаке.

Затем Эдда взяла в руки часы Милу и тоже побледнела.

– Это его часы, – проговорила она, и в её глазах засверкали слёзы. – Ох! Неужели вы думаете…

Она и Брэм переглянулись.

– Нет. Нет, – просипел Брэм. – Я бы знал.

Милу покосилась на Лотту, которая задумчиво сдвинула брови. Фенна и Эг встревоженно поглядывали то на Милу, то на Эдду.

Сем придвинулся чуть ближе к Милу, не сводя глаз с управляющей польдером.

Несколько долгих минут ни Брэм, ни Эдда не шевелились. Они молчали и пристально смотрели на Милу.

В конце концов, Эдда протянула карманные часы Милу, после чего ласково повернула её голову налево, а потом направо, изучая каждую её чёрточку. Жжение в ушах девочки усиливалось, оно распространялось на шею и откатывалось обратно.

– Как я могла не заметить?

– Вы о чём? – спросил Сем.

Эдда не ответила, продолжая в упор глядеть на Милу. У девочки ком встал в горле, и она с трудом сделала вдох. Наконец Эдда убрала дрожащую руку и отступила на шаг.

– Ты так на него похожа.

Мир вокруг Милу закружился. Сем схватил её за локоть и не дал упасть.

– Но у тебя – её нос, – добавила Эдда.

Горячие ручьи слёз заструились по щекам Милу. Но губы всё ещё отказывались выговаривать слова.

– Чей нос? – удивился Эг.

– Лизель, – прошептала Лотта. – Её полное имя было Аннализа, в честь матери. Поэтому на её платке стоит инициал «А». Верно?

– Да, – тихо подтвердил Брэм, медленно поднявшись на ноги. Одной рукой он взял Милу за подбородок и вгляделся в её лицо. – Боже мой! Финкельштейн, ты права. Лизель – её… но… как она могла скрыть от меня?..

– Платья, – выпалил Сем. – Передники и рюши на талии. Может, Лизель шила их, чтобы скрыть растущий живот?

Брэм его как будто не слышал, но слова Сема эхом зазвенели в ушах Милу.

– Но Брэм бы узнал, что у неё был ребёнок! – вскричала Эдда, метнув на кукольника вопросительный взгляд. – Неужели вы?..

Брэм отпустил Милу.

– Я даже не догадывался.

– Может, Милу родилась в другом месте, – предположила Лотта. – Где-нибудь неподалёку…

– В театре! – воскликнул Эг. – Это всё объясняет! Вот почему в углу сцены лежали одеяла… Лизель в ту ночь покинула мельницу, несмотря на болезнь.

Голоса друзей становились громче, но Милу чувствовала, как ей всё сильнее сдавливает грудь и горло. Она хотела что-то сказать, но не сумела бы и кивнуть. Эдда и Брэм тоже лишились дара речи.

– А обручальные кольца! – продолжала Лотта. – Вероятно, молодые люди собирались пожениться после твоего рождения. Но Лизель оказалась слишком больна. Юноша, наверное, был убит горем, когда понял, что она…

– Кто… он? – спросила Милу едва слышно, но этого было достаточно, чтобы в кухне вновь наступила тишина.

Эдда утёрла слезу и встряхнулась. Когда она заговорила, её голос постоянно прерывался.

– Тринадцать лет назад мой двоюродный брат приехал сюда. Он и Лизель, они были… ну… они стали очень близки и… Милу, я никогда не подозревала, что они… а потом он исчез так внезапно, сразу вслед за Лизель и без всяких объяснений. Я просто решила, что он… твой отец… уехал искать её, куда бы она ни отправилась.

Отец.

Это слово стрелой пронзило сердце Милу, которое распалось на части и соединилось вновь, чуть более цельное, чем прежде, но всё равно не исцелившееся окончательно от ноющих пустот.