— Я бы мог дать ей любовное противоядие, мо-о-ог бы-ыи-и… — сквозь сжатые зубы, простонал он. — Подобного ему нет в мире людей, в нашем же — есть. Но я не успел, не успе-е-ел…..ООО! И ты…слышишь?! ты, только ты — негодяй, мерзавец и тать! — ТЫ, И НИКТО ДРУГОЙ ВИНОЙ ЭТОМУ!
Стоящий напротив него рыцарь жевал травинку, скучал и слушал эту пламенную речь разве что вполуха. Его красивое лицо, достойное быть отчеканенным на монете любого достоинства, выражало именно то, что и выражают подобные лица: ленивое превосходство — то есть не выражало ничего. Ровнехоньким счетом, ни-че-го.
Оба, и рыцарь, и колдун, стояли по колено в густой крапиве. И жгучая зеленая колючка, и бархатистые лопухи, и пастушья сумка, и чертополох, и пырей, и даже клевер — все, абсолютно все здесь, вымахало до каких-то невероятных, совершенно чудовищных размеров.
Место встречи было избрано неслучайно. Некогда здешние места обожали юные (и не очень) феи, исплясавшие-истоптавшие тут не одну пару крошечных изумрудных туфелек. Здесь бродили, предаваясь размышлениям, ослепительно-белые красавцы единороги и души несчастных влюбленных, рука об руку, тоже блуждали здесь — от заката и до рассвета. Когда-то… некогда…ох-х!… словом, в прошлом. Весьма и весьма отдаленном прошлом. Покой и умиротворение царили здесь, покой и умиротворение, ничем и никем не нарушаемые, до недавних времен — ничем и никем.
— Я хочу знать лишь одно: почему? ПОЧ-ЧЕМУ-У?! — взревел старик. Глаза его полыхнули огнем, черты заострились еще больше, а длинные серебристые волосы поднялись над головой и тут же опали. — Поч-чему-у? — прежним тихим голосом, похожим на стон раненого — и раненого смертельно — повторил он.
— Она оказалась легкой добычей, — с презрением выплюнул благородный рыцарь. — Слишком уж легкой!
— Она любила тебя, она верила тебе, — вздохнул старик.
— О да! — засмеялся Эрлих. — Это было неплохое развлеченьице — между двумя кружками монастырского. И знаешь что, старик?
Пронзительные черные глаза, полные влагой страдания, глянули на него.
Где-то вдалеке тоненько запела птица. И пела она, будто плакала. Тю-тю-тю-тю-тю-ттиуинь! Тю-тю-тю-тю-ттиуинь! Ттиуинь, ттиунь, ттиунь…тти-иу-уинь… иннь-иннь-инь!