Непрекрасная Элена

* * *

Очнулась я голодная, со свежей головой и удивительной легкостью в теле. По всем признакам ясно: лечением Кузи меня вырубило не на час или два, а на несколько дней. Я с самого начала знала, что так будет. Для Кузи я бы и больше сделала. И для Иржи тоже. Два дела совпали — и вот, я переутомилась.

Сижу вся такая невесомая… понемногу привыкаю видеть, слышать, вдыхать запахи. Рядом Маришка. Чую её руку на плече.

— Ты несколько дней была странная. Ругала всех наставников Пуша и норовила переписать учебники. Затем вдруг сказала, что скоро проснешься и попросила отвести тебя сюда. Не знаю, зачем. Но мы на месте, — сказала Маришка непривычно серьёзно. — Пойду. Я с осени не была в городе. И вряд ли вернусь. Мне родной дедушка — Слав. Ну, ты знаешь. Ты всегда знала много разного и всегда была права, временами это ужас как злило. Ты и теперь зовешь меня солнышком, хвалишь. А только ты сама и есть солнце. А я… я подсолнух. Поэтому я миленькая, а на тебя кое-кто и глянуть прямо не может. Сама отсюда выберешься? Если что, твой белый зверюга вон — у опушки.

Пока Маришка говорила, я окончательно очнулась. Стало жутковато. Почему я хотела попасть сюда? Я хотела — или Петр? Бред какой-то… Ладно, привыкну.

Шаги сестры удаляются.

Я совсем одна сижу на скамейке посреди соснового парка города Пуша. Ночь стылая, зябкая. Луна вбита по шляпку в низкое небо и слабо поблёскивает сквозь мелкую серую морось — и не дождик, и не туман. Кисель какой-то! Чем ниже, тем гуще. Реку не видно, дома внешнего периметра намечаются тенями, желто-рыжие глаза окон горят тускло и нерадостно. Пахнет тиной, куриным навозом, печным дымом, недобродившей брагой… В общем — городом пахнет. Не люблю этот запах. Отвыкла.

Сосны тихонько шуршат спицами игл, вяжут из мороси пуховый покров тумана… Скоро все тут укутается, луна спрячется.

Что я делаю на кроповой скамейке?

Оглянуться страшно. Спину морозом продирает. Словно позади, незримые, стоят они. Два человека, к гибели которых я причастна. Матвей, любивший меня всей душой. И Ларкс, жаждавший через меня дотянуться до того, что любил он — до власти, до места царя природы. Оба в разное время сидели со мной на этой скамейке, под этой луной. И, как бы то ни было, я тогда знала, что есть для меня в большом мире маленький угол, который называется «дом».

Очень страшно сидеть на скамейке, насквозь пропитанной прошлым. Вокруг густеет туман, и это сполна отражает мое настоящее и особенно будущее. Я осталась одна во всех мирах, сколько их есть. Нет мне дома. Так холодно…

— Эли!

Я вздрогнула и подняла голову.

Отчего-то я вижу серебро луны в глазах Мая, хотя он собой заслонил этот кропов гвоздь в ночном небе. Волосы у Мая совсем белые, и после шага невесть откуда они еще не улеглись. Сплошное сияние вокруг головы.

Май протянул руку и раскрыл ладонь. Там — одна крохотная веточка лаванды. Приволок с юга степи. Там уже лето… Я взяла лаванду, сунула в волосы, за ухо. Вцепилась в руку Мая и рывком встала, потому что он потянул к себе. Нахмурился и старательно поцеловал в лоб.

— Эли…

Серебряные глаза уже смотрят вдаль, глубоко в зрачках пляшут нездешние молнии. Там, наверное, гроза. Там люди ждут помощи…

Я вцепилась в легкую руку еще крепче, чтобы он не вздумал уйти один. И мы шагнули.

Сразу навалился грохот, рвущий перепонки, сплошной поток ливня ударил наотмашь, злой ветер подсек и повалил на колени.

Ослепительный косматый шар с трескучим, смертоносным шелестом катился по степи, ближе и ближе. Он выжигал широкую полосу, расплескивал сгустки сияния во все стороны. Обращалась в пепел трава, плавился и со щелчками слоился камень, мгновенно сох и вспыхивал войлок юрт. Шар почти подмял крайнюю, когда Май вскинул руку и с видимым усилием отодвинул ладонью воздух. Шар вдали заколебался и замедлил движение. Сделался больше, плющась о невидимую преграду, растекаясь по ней. Несколько обычных молний вгрызлись в степь так близко, что особенный запах грозы стал острым, резким. Он перехватывал и жег горло.

Май встряхнулся, продолжая держать напряженной рукой грозу, чуть ссутулился и побрел навстречу ветру, чтобы оставить всех, кого спасает, за спиной. А я огляделась, еще не понимая ничего. Метались скакуны, люди боя сновали туда-сюда, вроде бы осознанно. Выли и ползли, вжимаясь в траву, те, кто не осилил страх или был ранен. Я нагнулась к ближнему, осмотрела его руку.

— Так себе ожог, не ори, не маленький! — гаркнула ему в ухо.

Выпрямилась, ладонью согнала воду с волос и лица. Побежала к выгоревшей юрте. Трое уже умерли, двое были совсем плохи. Удар молнии обычному человеку — не диагноз, а приговор. Пока я реанимировала, меня заметили. Муравьи практичны. Так что меня ни о чем не спросили, зато сразу приволокли пять полутрупов. А после добавили еще десяток больных с сомнительным прогнозом выживаемости…

Понятия не имею, когда закончилась гроза. Я заметила, что волосы высохли. И еще ветер унялся, не бьет в лицо.

— Дальше сами, — я захлопнула футляр хирурга и выпрямилась.