Непрекрасная Элена

Я охрипла и задохнулась, пока мальчик покинул лес и вышел в степь. Голова кружилась, глаза стали не мои, Маня ими смотрела и совсем меня оттерла от этого навыка. Я ослепла. Но так я лучше видела Иржи, совсем молодого и еще здорового. Он шел и отдавал каждому встречному зернышко света души. Люди прятали эти зерна в карман, заворачивали в тряпицу и держали за пазухой, истирали в пыль и съедали, бросали в костер… Мальчик делался прозрачным и слабым, но все равно отдавал. Такое уж у него умение, врожденное. Такая судьба, злая и трудная — сказали бы люди, знай они правду целиком.

Манечка слушала плотнее всех, подвывала от избытка чувств. Кузя молча сопел. Ванечка ыкал и стучал кулачком по колену Шварца, требуя помочь ребенку в сказке.

Иржи сидел каменный, иссохшими пальцами обнимал плечи своей здешней дочки, ей лет пять, кажется. Я задыхалась, слова слипались в ком тошноты. За спиной акэни едва слышно напевали что-то свое. Они умеют настраивать и подправлять общее состояние. Дети смотрели на меня и на Иржи. Хорошо смотрели, внимательно. Они уже были глубоко в сказке. Одни всхлипывали, другие, вроде Вани, сжимали кулаки и хотели перебороть беду. Главное — они были с нами. И, когда я объяснила им, что надо делать, они согласились посадить по зернышку. Весна, самое время… И каждый сделал это: сложил ладони лодочкой, шепнул в горсть несколько слов для рыжего мальчика, и снова раскрыл ладони, отпуская своё пожелание в рост.

Мы постепенно выбрались в явь, отдышались. Я рассказала еще две сказки, уже без втягивания слушающих в самый их омут. Одна была про старого сома, он заснул на берегу, стал корягой, а после вырос в сильное дерево. Вторая история — про белый ведьмин волос, который жил в реке и не желал никому вредить. Простые сказки слушались со смехом и игрой в переспрашивалки. Мол, какой-какой сом? Вот такой? Ах, вот такенный?

Не помню, как разошлись дети, не знаю, кто накрыл меня меховой курткой. Трех Элен в такую завернуть — им не будет тесно… Именно в куртке я согрелась, вроде бы даже вздремнула. Очнувшись, наконец ощутила свои глаза — как свои.

В большом мире смеркалось. Костер зачах. Кузя ушел на охоту, свита удалилась следом. Манечку и Ваню забрал дикарь, наверное. Он заботится о них трепетно и бережно.

Только Иржи сидел на прежнем месте. Я прищурилась и подалась вперед, не веря зрению: неужели испарина? Иржи, согретого так, чтоб в пот бросило, я не видела с осени!

— Они отдали очень много, но никому не было вреда, — тихо сказал Иржи. — Что же получается? Начать сказки рассказывать? Я ведь могу. Для нас, ведьм, когда души тянутся… это вроде пряжи. Чую в руке свежескрученную нить, — Иржи настороженно всмотрелся в свою раскрытую ладонь. — Эли, что ты учудила?

— Мы все вместе старались: я, Маня и Ваня, Кузя, акэни. Но главная была Маня, — я зевнула, встряхнулась, постаралась отогнать сонливость. — Она умеет впитать чужой дар и использовать его, а иногда и передать. Я всегда рассказывала сказки тем, кто мне дорог. Теперь отдала тебе драгоценное умение. Не знаю, разучусь или все же что-то сохраню. Но я права, иначе тебя не вылечить. Сказки… они и есть зерно света. Сказки создаются не ради слепой веры в сложное и дальнее. У тебя сколько детей выжило, а сколько еще народится? Ты обязан вырастить всех и удачно выдать замуж. — Я улыбнулась, вдруг подумала о Маришке. — Как в сказке, чтобы жили долго и счастливо.

Слова едва выговаривались. Я не устала, но вывихнулась из привычного мира слишком уж сильно. Поэтому не удивилась, когда из сумерек беззвучным призраком выплыла Маришка. Я очень хотела её увидеть, особенно теперь. Я всякую сказку плету хоть отчасти — для неё.

— Про ведьмин волос новенькая, — Маришка сморщила нос. Всплеснула руками, не в силах дольше терпеть, завизжала и бросилась ко мне. — У-уу! Гадкая Элька, я так соскучилась! Уж-жасно!

Когда меня удушили и оглушили воплями в оба уха, я поверила: Маришка настоящая. Никакой она не призрак. Скажу больше, пока я прижата к сестре вплотную всем телом, отчетливо чую: через пару месяцев быть мне теткой.

Высвободив руку, я привычно ткнула пальцем в нос.

— Мальчик, здоровый, если вот так подкрутить, по породе будет дуб, — сообщила я и подмигнула Маришке. — Морока с этими дубами! Но дед Слав порадуется. Ты уж держись.

Маришка улыбнулась и закивала — не иначе, сама хотела спросить о ребенке. Затем завизжала: Кузя вернулся с охоты и выплюнул из пасти гостинец. Кровь, перья, трава, грязь… да уж, к такому надо привыкнуть.

— Птица, — оценила я. — Кузенька ловкий, Кузенька прыгучий.

— Йай-а, — провыли няньки и акэни с воркующим восторгом.

Кузя подобрал лапы и обмотался хвостом, весь такой скромный, но сияющий от гордости. Рядом огромной тенью возник вороной одинец. Словно из пустоты, хотя он — не Май, он вроде не умеет переступать. Однако по визгу Мари и потрясенному виду Иржи понятно: никто не заметил, как подкрался зверюга.