Неприятности – мое ремесло

Он распахнул дверцы, сунул деньги прямо в торчащее сверху лицо и выкарабкался через колесо на мостовую.

Он не побежал, но быстро затрусил, держась поближе к мрачной стене, даже слегка крадучись. Однако его никто не преследовал, не было даже цоканья копыт. Он резко свернул за угол – и оказался на узкой, кишащей народом улочке.

Из открытой двери лавки лился свет. Над входом некогда позолоченные буквы готическим шрифтом гласили: «Антикварные вещицы». Надпись была видна в свете факела, помещенного напротив входа на тротуаре для привлечения публики. Изнутри доносился голос – пухленький человечек стоял на каком-то коробе и словно повторял заклинание над вялой толпой молчаливых, скучающих, похожих на иностранцев людей. Да и в самом заклинании слышались утомленность и апатия.

– Какая будет стартовая цена, господа? Прекрасный образчик восточного искусства. Начинаем с одного фунта, господа. Один фунт королевской империи. Я слышу: один фунт? Кто сказал: один фунт?

Но все молчали. Толстячок на коробе покачал головой, вытер лицо грязным носовым платком, сделал глубокий вдох. Тут он заметил, что чуть поодаль от маленького сборища следит за происходящим господин Саттон-Корниш.

– А вы, сэр? – набросился он на новую жертву. – У вас наверняка есть дом в предместье. Эта дверь создана для вашего дома. Что скажете, сэр? Какая ваша стартовая цена?

Господин Саттон-Корниш заморгал.

– Что? Вы про что? – рявкнул он.

Вялые граждане еле заметно заулыбались и, не разжимая толстых губ, обменялись какими-то репликами.

– Да вы не серчайте, сэр, – пискнул аукционист. – Для загородного дома, будь он у вас, эта дверь – просто находка.

Господин Саттон-Корниш медленно повернул голову, следуя за указующим перстом аукциониста, и наконец посмотрел на предмет обсуждения – бронзовую дверь.

3

Дверь стояла особняком у левой стены почти пустой лавки. Собственно, от стены дверь отделяло фута два – она стояла сама по себе. Двустворчатая дверь, судя по всему, из литой бронзы, хотя при ее размерах такое было трудно представить. Она была основательно испещрена арабскими письменами – эдакая рельефная буря, некая бесконечная история, непостижимая для здешних мест, череда загогулин и точек, которая могла означать что угодно: от антологии Корана до внутреннего распорядка хорошо организованного гарема.

Но две створки двери – это было еще не все. Имелось вдобавок и широкое, массивное основание, и надстройка в виде мавританской арки. Там, где створки сходились, из гигантской замочной скважины торчал гигантский ключ – такие на огромных побрякивающих связках носили средневековые тюремщики, зацепив их за кожаный ремень. Ключ из комической оперы Гилберта и Салливана.

– A-а, это… – пробурчал господин Саттон-Корниш в абсолютной тишине. – Как вам сказать. Боюсь, это мне ни к чему.

Аукционист вздохнул. Как откажешься от лучика надежды, пусть самого крошечного? Вот и вздыхай. Аукционист взял в руки нечто, похожее на резную слоновую кость, но таковой не являвшееся, взглянул на это «произведение искусства» безо всякого оптимизма и снова запричитал:

– Господа, в моей руке – один из прекрасных образчиков…

Господин Саттон-Корниш тускло улыбнулся и стал бочком пробираться поближе к бронзовой двери.

Подойдя к ней вплотную, он остановился, опершись на свою трость, которая представляла собой стальной стержень, обтянутый выдраенной до блеска шкурой носорога, цвета темно-красного дерева, – на такую трость может без боязни опереться даже тяжеловес. Постояв в задумчивости, он как бы между делом подался вперед и повернул громадный ключ. Проявив легкое упрямство, тот все-таки прокрутился. Круглое кольцо рядом с ним оказалось дверной ручкой. Он взялся за нее и потянул одну створку на себя.

Выпрямившись, господин Саттон-Корниш из праздного любопытства сунул трость в возникший просвет. И тут, второй раз за вечер, с ним произошло нечто необъяснимое.

Он резко крутнулся. Никто не обращал на него ни малейшего внимания. Аукцион приказал долго жить. Неразговорчивые мужчины покидали лавчонку и растворялись в ночи. Тишину нарушало какое-то постукивание из недр лавки. Пухленький аукционист все больше походил на человека, которому скормили тухлое яйцо.

Господин Саттон-Корниш взглянул на свою руку в перчатке. Трости в ней не было. В ней не было ничего. Он обошел дверь и глянул за нее. Трости не было и там – только запыленный пол.

А ведь он ничего не почувствовал. Никакого рывка, ничего. Трость просто наполовину пересекла дверной проем – и прекратила свое материальное существование.

Он наклонился к полу, поднял обрывок бумаги, быстро скатал его в комок, воровато обернулся – и швырнул комок в приоткрытую дверь.

Медленно выдохнул – в этом выдохе восторг неандертальца соперничал с цивилизованным изумлением. Комочек бумаги не упал на пол за дверью. Он растаял в воздухе, полностью скрылся из виду.

Господин Саттон-Корниш вытянул вперед лишившуюся трости правую руку и осторожно захлопнул дверь. Постоял перед ней, облизывая губы.

Потом сказал себе под нос:

– Дверь в гарем. Вернее, из гарема. Вот в чем фокус.