Неприятности в раю. От конца истории к концу капитализма

Стратегия Весны, имитирующей беременность, сложна: ее цель – не просто заставить семью принять ее брак, поставив их перед (ложным) свершившимся фактом, она также (и даже в первую очередь) связана с внутренней психической экономикой взаимоотношений пары и с тем, как перейти к полноценному половому акту. Иначе говоря, очевидно, что Весна не желает идти по пути простого нарушения нормы, навязанной ее отцом, она не готова принять всю ответственность за (половой) акт, не считаясь с большим Другим (в данном случае с отцовским авторитетом). Она хочет не только заниматься сексом на законных основаниях, но и (в чем заключается еще большая перверсия) быть вынужденной сделать это под давлением того самого авторитета, который должен это запрещать. Вот почему она, вместо того чтобы поддерживать видимость целомудрия и заниматься сексом тайно, незаметно для Другого, как это делают большинство юных любовников, создает (ложную) видимость недозволенного секса, хотя в реальности сохраняет целомудрие. Посыл здесь таков: мы не лицемеры, притворяющиеся чистыми и целомудренными, но тайно предающиеся недозволенным удовольствиям; напротив, мы лицемеры, делающие вид, будто бы предаются недозволенным удовольствиям, но тайно предпочитающие целомудрие. Эта ложная видимость недозволенных удовольствий порождает непристойные ожидания, которые обманываются, когда вскрывается ложность видимости – и в этот момент девушка может наконец заняться сексом под покровительством большого Другого в лице отцовского авторитета, выполняя его непристойное предписание. Данная стратегия обнажает двусмысленность отцовского авторитета. Она вынуждает авторитет явно проявить свою непристойную изнанку. В то же время она демонстрирует, что успешный половой акт – не просто вопрос интимных страстей, он должен быть опосредован через большого Другого в лице некоего символического авторитета. Изменившаяся реакция болтливых соседей служит прекрасным примером того, как действует Сверх-Я: оно оказывает давление, чтобы навязать сексуальные ограничения, воспрепятствовать сексуальному контакту; однако под этой видимостью скрывается его истинное предписание: «Сделай это, наслаждайся! Я хочу, чтобы ты делал именно то, что я тебе запрещаю!» Другими словами, ты виновен, если нарушаешь запрет, но еще более виновен, если соблюдаешь его (что объясняет парадокс Сверх-Я: чем больше вы подчиняетесь его требованиям, тем более вы виновны). Фрейд доводит до крайности эту фундаментальную двойственность, присущую агентивности Сверх-Я – когда вы нарушаете нравственный стандарт, вы виновны; когда вы упускаете шанс нарушить его, вы еще более виновны: «Сверх-Я как будто говорит: ты виновен в любом случае»⁴⁵.

Эта неотъемлемая вина объясняет еще один переворот здравого смысла, связанный со Strafbedürfnis – потребностью быть наказанным, странным удовлетворением от болезненного наказания: не преступление вызывает чувство вины и наказание, а потребность в наказании порождает вину и дает начало преступным намерениям (и – иногда – действиям). Так откуда же проистекает эта изначальная потребность быть наказанным? Фрейд не обосновывает ее неким первобытным мазохизмом, тягой к наслаждению болью, а предлагает более сложный сценарий, затрагивающий саму базовую матрицу социализации, вхождения в законный порядок. Дело не только в том, что в псевдогегельянском смысле законный порядок нуждается в отдельных проступках (преступлениях) для утверждения своего авторитета через наказание нарушителей – все мы, даже те, кто никогда не были причастны ни к каким преступлениям, являемся субъектами права, считаясь потенциальными преступниками. Фрейд развил этот сценарий в знаменитом анализе «Братьев Карамазовых» Достоевского – романа, в котором трех братьев подозревают в убийстве отца, непристойного père-jouisseur (отца-сластолюбца):