Неприкаянная

— Господин барон. Видите ли, в чем дело, — возобновил он свои пояснения. — Около десяти дней назад от руки разбойников погиб виконт Альмин, и его сын продал мне эту бесноватую парочку, не справившись с характером жеребца и не найдя желающих, готовых удерживать его в повиновении всю оставшуюся дорогу. Продавал он их только парой. Я же понадеялся на то, что смогу продать сразу хотя бы кобылу, а уж потом, как усмирю, и жеребца. Готов был, конечно, повозиться, но надежда на благополучную сделку у меня все же оставалась. Я просчитался. Не смог продать ни поодиночке, ни парой. Кобыла просто ложилась и отказывалась идти без этого бесноватого. Поднимать ее с помощью кнута нельзя, попортишь товар, покажешь, что непослушная — попробуй продай! Нянчились мы с этой парочкой, нянчились и вот решились их разделить. Надумал наш конюх спеленать ее и на телеге в другую конюшню перевести, к другому жеребцу поставить. Так этот зверь все перегородки разнес и отбил ее. Вот мужики советуют пристрелить его, плюнуть на убытки. Обманул меня молодой виконт. Продал демона.

— И большие убытки? — очнулся мой успокоившийся барон.

— Большие. Я за эту пару четыре золотых отдал. Надеялся, что хотя бы за нее одну полтора золотых себе верну.

— Не вернешь, — вмешалась я, изображая отпрыска высокородного рода. — И другой жеребец не поможет. Сдохнет она без него, а ты новому владельцу еще и вдвое заплатишь, чтобы он тебя не ославил.

— А что же делать, ваша милость? — растерялся мужик.

— А давай я их у тебя за два золотых заберу? — начала я торговлю.

— За три.

— Нет. Через два-три дня они у тебя сдохнут, а может, и у меня сдохнут. Не едят ведь, поди, ничего, а?

— Не едят. А если ваша милость не сможет их со двора вывести? Деньги мне вертать придется?

— Если за два золотых отдашь, не придется.

— По рукам. Забирайте! — Маленькие глазки на толстощеком лице хитро блеснули.

Сверкнули в воздухе два золотых, и мужики, словно невзначай перегораживающие нам дорогу к выходу, отошли в сторону. Они явно предвкушали бесплатное развлечение, где в главной роли будет выступать бешеный жеребец, а подыгрывать ему будут высокородные господа.

Я все еще раздумывала, как и что буду делать, а мой названый отец уже начал раздавать обещания и распоряжения:

— Первому же открывшему не вовремя рот и любому, издавшему хоть один громкий звук, чтобы напугать этого бешеного зверюгу, я лично горло вскрою. Мое имя барон Шангри, и я слов на ветер не бросаю. Если мой сын пострадает по вине одного из вас, я сумею сделать вашу жизнь невыносимой и недолгой.

Замолчали обсуждавшие выгодность сделки мужики. Притихли звонко перекликающиеся мальчишки, повисшие на высоком заборе, и только нервное всхрапывание переступающего с ноги на ногу жеребца напоминало о том, что происходило на этом подворье еще несколько минут назад.

Первой мыслью, мелькнувшей у меня в голове, было взять в руки что-нибудь вроде морковки или яблока, чтобы задобрить и отвлечь испуганное животное, но я очень быстро поняла, что в данном случае это будет совершенно бесполезным действием. Обиженное, испытывающее боль от полученных ран, это гордое, красивое и сильное животное не примет от меня угощение. Использовать же способности как ведьмы, так и мага я тоже не могла, потому что чувствовала присутствие магов в этом поселке. Что ж, придется работать по старинке, добрым словом, лаской, уговорами, убеждением.

Медленным, стелющимся шагом я двинулась к застывшей возле стены сарая парочке. Несколько раз резкое всхрапывание жеребца останавливало меня, и я застывала, давая ему время успокоиться. И вот он подпустил меня к себе. Близко. Очень близко. Но, как оказалось, только для того, чтобы отделаться от такого наглеца, как я, раз и навсегда. Да! Поднявшийся на дыбы жеребец, пытающийся размозжить голову своему противнику ударом вовсе не маленького копыта, зрелище не для слабонервных. А уж когда в этом аттракционе приходится участвовать лично, ощущения испытываешь просто феерические.

Раз за разом я уходила от его ударов, не причиняя вреда в ответ, и вот тогда в ход пошли зубы. Добрым словом и с огромной благодарностью в этот момент я вспомнила своего сэнсэя. Благодаря его урокам я все еще была цела и невредима к тому времени, когда этот обиженный красавчик наконец-то начал выдыхаться и понял, почувствовал, что я успеваю не только уворачиваться, но и оглаживать его. Мои прикосновения не несут ему боли. Тяжелое дыхание вырывалось из его груди мощными толчками, хлопья пены падали с боков, но он остановился, и не просто остановился, он начал прислушиваться к тому, что именно я ему говорю, как говорю, что делаю. А я гладила, подсушивала тоненькой магической ниточкой бытового заклинания разгоряченного коня и рассказывала ему, какой он красивый, сильный, умный, заботливый. Я точно была уверена в том, что слышит меня как он сам, так и его кобылка, и не только слышит, но и, судя по всему, понимает.