Неприкаянность

человек, презирающий складки.

Или просто вечер, – остатки

освещения. Ночи зачатки.

Пер. Нодар Джин

ПЕСНЯ О ЖИЗНИ

Жизнь – дерьмо.

Дерьмо на роликах.

Посильней держись ты только.

Посильней.

Не брыкайся, помни круто:

жизнь – дерьмо, сучьё, паскуда,

жизнь – не шёлковое поле.

Сволочь – жизнь.

И крепчай, как крепок камень,

и не ной, как ноет мамин, –

чтобы хруст зубов да скрежет

только – коли колит, режет

жизнь.

Нету времени, поверь,

для затянутых потерь:

кровь от раны ножевой сохнет быстро.

Нету времени для слов

или вздохов, если вновь

шум да гам, переполох

поднимают все, кто… – ох,

плохо, плохо, мол, живёшь –

все, кто… близко.

Погляди – гурьбой ползут

в кровеносный твой сосуд.

Подожди – устроят суд,

разнесут, и в свой хомут

запрягут. Не дура жизнь, – плут.

Где любовничек?

Он тут,

но отсутствует: приют

ищет в сиськах баламут,

а не блуд.

Он устал от старой плоти?!

Пусть сбежит – ни слова против!

Так и водится в природе:

всё, что надоело вроде –

вон!

Он, как все, сбежит далече.

Ну и пусть! Держись покрепче!

И пригнись! И стисни зубы!

Будешь хныкать хоть и глухо, –

не рассчитывай на ухо

хоть какое! Что? Покоя

хочется? Играй героя!

И к тебе сбегутся – любо! –

как к младенцу душегубы!

Ух!

Никому уже не режет

слух, что жизнь – блядюра! Реже

сердце что-либо мятежит. Даже факт.

Никому уже не нужен

тот, кто душу – да наружу,

нужен тот, кто не нарушит такт.

Жизнь – дерьмо и блядь на роликах,

но на длинных на иголках

смотришься ты, смотришься ты – ух!

Цок и цок, и снова цок!

Прямо – не наискосок!

Западает, замирает дух!

Смотришься ты хоть куда!

Это правда – да и да!

И любить умела ж иногда!

Но любовь, скажи, к чему,

если цоку твоему

было оборваться под петлёй!

Затянула ты стежок

на петле. Ещё шажок.

И потуже. И потом слезой

поперхнулась, но, скрепясь,

скрипнула зубами раз,

и – открылась рана, прорвалась

кровь.. И боль с тобой вдвоём

в выкрике твоём немом

пропадает: "Жизнь – дерьмо!"

Пер. Нодар Джин

ОБРАЩЕНИЕ НОМЕР ТРИ

Часть первая

Я для тебя – запуганного и забытого,

Единственного никакой ценой не битого,

Того, кто пренебрёг своею молодостью,

Кто правду не посмел искать из доблести,

Рыдал, когда вокруг тебя рыдали,

Вершил, когда вокруг пытались, –

Я для тебя единственного стерегу

В последней паре рифм последнюю серьгу.

Я стала б для тебя совсем иная.

Расковыряла бы себя до дна я

и душу выложила б всю –

тебе на суд.

Я для тебя преодолела страх

перед наслышанными рифмами в стихах.

Я для тебя сухой слезой

слезиться буду, дорогой.

Ты – тот, кто не по циферблату

отсчитывал часы, а по набату,

кто собирал себя из выброшенных строчек, –

пространство, говорил, меж нами – просто прочерк.

Ты – словно небесвод после дождей –

опустошён. Притих из-за болей.

Забудь! Живи! Греши! Прости!

Ты и приснишься мне в конце пути.

Последний день зимы –

Спасенье!

Последнее – введенье

в привидение,

в почти что веру:

я, тебя обняв,

спросила: «Как ты?»

Ты: «Я? Нет меня!»

Объятье первое. В нём тонет

жёлтый свет.

Я погребла лицо в ладони,

когда тебя, сказали, нет.

Пространство расширяется во времени.

Само пронизывает время.

Слова – тяжёлые от бремени –

забыли рифмоваться. Немы.

Часть вторая

Ты. От тебя осталось меньше единицы.

Я. Послемыслие к тебе, не послесловие.

Мне хочется поверить в небылицы,

что из земли твоя на землю снова

душа вернулась, а в земле ты – тот, кто был;

что червь могильный плоть твою не источил

и сам потом не превратился в гниль.

«Из мусора рождаются стихи». Из пыли.

В ту ночь твои глаза темны, как полночь, были.

Последний день зимы.

Туманно.

Тут утро, сомневаясь постоянно

в себе, стремится в полдень улизнуть

и в нём скорее раствориться.

Тут каждый поспешает влиться

в толпу, стирающую лица.

От непохожего

тут всех охватывает жуть.

И даже звёзды новые –

как гвозди в грудь.

Тут между словом и поступком связи нет.

Тут всем на всё – один ответ.

Тут все стесняются рифмующихся слов.

Но там… Одни лишь жесты. И кивки голов.

Поскольку там – прозрачные слова.

И в них четыре измеренья, а не два.

И там – иные божества,

достигшие такого мастерства,

что им достаточно одной струны, –

производящей звуки тишины…

Не так ли «там», скажи, у вас?

И есть ли с «тут» какая-нибудь связь?

У вас совсем иное, правда, «тут»?

У вас «сейчас», наверное, иное?

Иные страхи? Круглые, как ртуть.

Но есть и слёзы ведь? И тоже раны ноют?

А может – нету ничего у вас иного?

Как тут давно уже ничто не ново?

В ответ – ничто. В ответ – молчанье.

Небытие пренебрегает жизнью,

её вопросами капризными.

А жизнь, напротив, суть сплошное предвещание

сплошного несуществования,

которому она выплачивает дань

создания любого увяданьем,

делами нашими, телами…

Мой дорогой,

так много между нами

не выговорено.

Но как

любовь протиснешь под колпак

существования? И как

из «что», скажи, получишь «как»?

А из души, Психеи, – Еву, тело?

Из «то, что было» – "то, что есть и цело»?

Как из «возможно»

сделать «буду делать»?

Переживание – из слова одубелого?

Игру – из срама?

Рифму – из простого «да»?

Из больше – меньше?

Лиру – из креста?

И как из праха, замурованного в склепе,

добыть желаний пусть и пепел?

Воспоминаний

чёткий профиль врезается, как рифма в речь.

Воспоминанье – это мим, не смогший речью пренебречь.