Неприличное предложение

Гольдштейн и не удивился.

Несмотря на всю ту суету, что они развели, путая следы, на самом деле встретились, чтобы подписать договора, не в Париже, и не в Амстердаме, а на городской набережной.

Ресторан выбрал Гольдштейн.

— Ностальгия, знаешь ли, — объяснял он Платону. Они стояли на высокой открытой террасе ресторана с видом на воду. — Я жил когда-то в этом доме. Во-о-он там, на шестом этаже, — Гольдштейн показал рукой на здание сталинской постройки, что возвышалось над рестораном. — В Туманный Альбион я уже перебрался сильно потом.

Платон стоял у самых перил, глядя не столько на открывающиеся виды, сколько вниз на Янку. Она ушла на набережную, якобы прогуляться, но на самом деле, наверняка, из деликатности, чтобы им не мешать. Бизнес есть бизнес. Прегер был рад, что она это понимала. И, как он уважал её работу, надеялся, она будет уважать его.

На набережной, судя по всему, она встретила подружку — они оживлённо болтали с девушкой в фирменном зелёном фартуке. Та, как и Янка не так давно, раздавала проспекты туркомпании и приглашала прохожих на прогулку на кораблике.

— Как я тебя понимаю, — похлопал его по плечу Гольдштейн, встав рядом. — Хороша, пташка, — имел он в виду, конечно, Яну. — Юная, невинная, неугомонная. Ни убавить, ни прибавить. Всё при ней, — поцокал он одобрительно языком.

Платон неопределённо пожал плечами в ответ.

Если бы чёртова Рита не устроила бессмысленную тяжбу, он уже был бы свободен. Платон чувствовал себя сейчас ревнивым птицеловом, желающим окольцевать эту пташку во что бы то ни стало. А ещё лучше посадить её в неприступной башне на цепь и глаз не спускать — взыграли в нём собственнические инстинкты, когда возле девчонок остановились двое парней, якобы заинтересовавшись экскурсиями.

Он с трудом заставил себя отвернуться. Только когда парни ушли, а Янка ему помахала. Он махнул ей в ответ и повернулся к Гольдштейну.

— Ну, что, друг мой, — прочистил горло Матвей Абрамович. — Готов узнать правду?

Прегер усмехнулся:

— Ты серьёзно думаешь меня удивить?

— Ещё как, — уверенно ответил тот.

— Ну, говори.

— Венеция. Шестьсот пятьдесят.

Прегер замер. Обескуражено.

Он назвал Рите Амстердам, сумму не озвучил, а в договоре, куда она предусмотрительно засунула нос, она не была указана. Божене назвал княжество Монако и восемьсот миллионов. Селиванову — Лондон и семьсот. Секретарю велел купить билеты в Вену и при ней назвал сумму в девятьсот. А начальник безопасности якобы полетел в Париж и разгуливал сейчас где-то по набережной Сены с информацией о сделке на шестьсот миллионов зелёных. Венецию он не называл никому. И цифру шестьсот пятьдесят тоже. Какого же?..

— Ну как? Удивил? — усмехнулся Гольдштейн, оценив изумлённый вид Прегера.

— В какой-то степени — да, — развернулся он спиной к перилам.

Если честно, то Платон не знал, что и думать. И на кого. Тем более Григорий сказал знает кто сливал информацию. Но тогда этот человек не из его ближайшего окружения. Что, конечно, не могло не радовать. И это действительно Платона удивило. Приятно. Что хотя бы в своих людях он мог не сомневаться. Чего он не мог сказать про самого Гольдштейна.

На этом приятные новости, пожалуй, закончились.

Прегер посмотрел на знакомо скрещённые руки в старческих веснушках, когда секретарь Гольдштейна как раз пригласил их к столу с документами. Сегодня это движение показалось Платону суетливым: то, как стискивал сухопарый Гольдштейн свои бледные аристократические кисти. Как коротко взмахнул одной, приглашая Платона к столу переговоров. Определённо он, в отличие от Прегера, нервничал.

Не осталось не замеченным для Платона ни то, как старый лис сел на краешек стула, словно готовый сорваться в любую минуту, ни стол, что накрывали официанты с другой стороны выкупленного ими до вечера ресторана — на четверых.

К ним ещё кто-то присоединится?

— Готов? — протянул ему Гольдштейн ручку.

— Спасибо, у меня своя, — ответил Платон и, давая понять, что никуда не торопится, привалился к спинке стула, пристально разглядывая Гольдштейна, но за ручкой даже не потянулся.

— Да брось, Платон! — сорвался с бледных жёстких губ Гольдштейна смешок, когда он правильно оценил тяжёлый взгляд Платона. — Ты не можешь передумать сейчас!

— Это почему же? — удивился Прегер.

— Потому что это выгодная сделка, — взмахнул руками Гольдштейн. — Потому что я потерял столько времени и отклонил столько выгодных предложений из-за того, что дал тебе слово. Потому что ты не можешь взять назад своё, в конце концов! — кипятился он.

И чем больше нервничал, тем сильнее Платон убеждался, что решение, которое он неожиданно принял — правильное.

Он смотрел сегодня с утра как Янка спит и думал о том, что после покупки «Таймснэка» ему придётся, если не совсем переехать в Англию, то проводить там большую часть времени ближайшие года два-три, пока компанию не модернизирует и не запустит производство по стандартам «Премикса». А у Янки учёба, и вообще зачем ему столько денег? Зачем ему тройка лидеров Форбс? К чему вся эта тщеславная суета?

А если (когда!) у них будут дети? Где он будет выкраивать время на них?