— Скоро ли?
— Смотря как работать будем, — комиссар вынул из костра догорающую с одного конца, обломанную ветку и поднес огонь к своей затухшей трубке. — Если приналяжем артельно… От самих, повторяю, зависит. И главное, чтобы порядок в том нашем доме был, справедливый порядок. И чистота. Чтобы распределение было правильным, без обиды, чтобы добро нажитое, честным трудом нажитое, в жадных руках не скоплялось…
Муравьев слушал и дивился. Ну и комиссар! Хоть по боевой части, хоть по политической, на все руки мастер. И вперед командира не выскакивает, не подменяет, не подсиживает. С таким не то что воевать — побеждать можно!
Поехали дальше. Муравьев снова обернулся к Еремееву, спросил оживленно:
— А ведь вы, Константин Степанович, похоже, бывали в деле?
— Приходилось.
— Оно и чувствуется. Нет у нас этого плохо скрываемого страха перед боем, как у необстрелянных. Рад, что не ошибся. Комиссар-боягуз мне, откровенно говоря, был бы только в тягость.
— А ведь я боягуз, Михаил Артемьевич.
— Шутите!
— Напрасно не верите.
— Но верю. Потому что вижу: ни черта вы не страшитесь, ни пули-дуры, ни шрапнели.
— Насчет пули и шрапнели… тут у нас с вами все еще впереди. Сами увидите… А вот чего всегда боялся смертельно, так это мышей и пауков. Ничего ужасное нет для меня на свете.
Тут складка меж бровей комиссара стала глубже, в глазах увиделось страдание, даже боль скрытая. Наверное, припомнилось что-то. Так предположил Муравьев и не ошибся. Но откуда было знать ему, что, начав с шутки, с пауков да мышей, бесстрашный его комиссар вспомнил, как мерещились ему всюду эти омерзительные твари в те невыносимые дни, когда умерла его маленькая дочурка… Откуда было знать такое Михаилу Артемьевичу? Заповедные глубины своей души комиссар Еремеев главкому Муравьеву не показывал. И показывать не намеревался.
16. ЗАРЫТЫЙ ТАЛАНТ
Подольский большевик Чижов говорил, что зарывать свой талант — великий грех. И Поленов утверждал то же самое. Так не запечатлеть ли Иосифу окружающую натуру — и на непросохших этюдах отобразилось бы оживление екатеринославских пристаней, неудержимое движение днепровских вод, отразились бы неповторимые краски окрестных пейзажей, столь отличающихся от подмосковных…
О победе первой в истории социалистической революции Иосиф узнал, будучи уже на Украине, здесь, в Екатеринославе. Еще в августе прибыл он сюда по заданию партии — для участия в работе местной большевистской организации. Обстановка тут к его приезду была сложнейшей: мало того, что находившаяся пока у власти буржуазно-националистическая Центральная рада безоговорочно поддерживала Временное правительство, так еще вставляли палки в колеса меньшевики и эсеры. Дел и забот хоть отбавляй. Особенно с того момента, когда его избрали членом Екатеринославского комитета РСДРП (б).
Да ведь и зарабатывать на хлеб насущный приходилось. Устроился, правда, без особых хлопот; местному машиностроительному заводу Мантеля требовались опытные токари. Кстати, снова оказался в большом рабочем коллективе — было на кого опираться…
Предприятий в Екатеринославе действовало немало. Здесь, на пересечении железнодорожных линий с древнейшим Днепровским путем, по которому еще киевские князья хаживали в Византию, промышленность развивалась особенно интенсивно. Так, еще в конце предыдущего века зажглась первая доменная печь Александровского завода, завершилось строительство трубопрокатного, и тогда же двинулись первые локомотивы по новой дороге Кривой Рог — Донбасс. Возникали первые марксистские кружки, и высланный из Петербурга Бабушкин, ученик и соратник Ленина, создал местный «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», названный после I съезда РСДРП «Екатеринославским социал-демократическим комитетом». Отсюда, можно сказать, поднялся на трибуну 4-й Государственной думы большевик Петровский. Еще в дни первой русской революции здесь был создан городской Совет рабочих депутатов…
Вести из Петрограда и Москвы доходили сюда не сразу, нередко разрозненные, а порой даже искаженные. Но все же доходили. И Иосиф иногда ощущал внутреннюю готовность, более того — потребность изобразить на холсте тот или иной эпизод, который он как бы воочию видел взглядом прирожденного художника.