Непримиримые 2

Насекомыши в оргазмическом исступлении вырываются на свободу. Тараканы с придурью джигу отколачивают, вселяя ненужную моему рассудку надежду: «Бесится Игнат, потому что нравишься ему». Заморыши-мурашки то смущают откровенным настроем — между ног несутся: «Сейчас Селиверстов докажет, кто тут хозяин!», то предательски сменяют траекторию бега и в волосы зарываются: «Внизу делать нечего — шибко мокро!». А бабочки, растеряв весь свой невинный облик, развратные танцы затеивают, да так суматошно крылышками трепыхают, что… теку… к своему стыду и возмущению — теку…

Аж в трусиках мерзко прохладно.

Нутро судорожно пульсирует в ожидании ласк. До боли изнывает…

— Ты ж меня… доводишь… — только сейчас осознаю, что Селиверстова не меньше штормит. Губами уже по коже моей скользит, прокладывая дорожку мерзким выдрессированным насекомышам, дыханием обжигает висок, скулу, рот…

— Я бегу от тебя, Игнат, — едва справляюсь с обезумевшей блядской частью себя, уже настолько прирученной гадским соседом, с прискорбием понимая, что еще немного… и признаюсь, как дико хочу секса. Как истосковалась, соскучилась.

Обыгрывая позорную реакцию на его близость, в пальцах, кои до сих пор топлю в кудрях Селиверстова, сжимаю волосы, и тяну прочь, вынуждая от меня оторваться и их хозяина:

— Как же ты не хочешь этого понять… — вкладываю в голос всю злость и отчаянье, на которые способна.

Игнат

Бл***, на ее лице столько презрения, граничащего с отвращением, что желание болезненным колом в паху каменеет. Словно клапан затворяют, а напор не убавляют. Зверски неприятно… Стон пытаюсь проглотить, да рыком все же процеживается сквозь зубы:

— Значит, с калмыком репетируете брачные игры? — зря эмоции настолько оголяю, но, су***, мне так паскудно никогда не было. И ведь Ирка провоцирует. Не понимаю, что у нее в голове, но тело… оно отвечает на мою животную страсть. Льнет, отзывчивостью доводя до голодного сумасшествия, подводя к точке невозврата в реальность.

На задворках сознания мелькает разумная мысль: «Ирка ничего не должна мне. Ничего не обещала. Даже ни разу не сказала, что нравлюсь! Хуже — прогоняет постоянно! Вот на кой хер к ней лезу? Просто убедиться, что гребаная химия существует? Что эта тварь делает меня неуправляемым именно с Корольком?»

Так ведь это я уже давно уяснил. Признал… согласился!

— Типа того, — обливает цинизмом соседка, — а ты вклиниваешься со своими нелепыми порывами меня уколоть, опустить и поиметь. Мне плевать на твои низкосортные потуги, Селиверстов. Меня не волнуют твои детские ограниченные проблемы. Мне нет дела до твоих озабоченных тараканов… Мне! Мои! Покоя! Не дают!

— Если так, — ушат ледяной правды заметно охлаждает пыл, но я еще не все могу расставить по местам, и некоторые вопросы продолжают глодать душу, — какого х*** ты таешь в моих руках, Зажигалочка?

— А ты их не распускай, и я буду крепко на своих двоих стоять без намека на слякоту и сопли. Нет мне до тебя дела, да и есть у меня парень. Отпусти!

Хлестко так, жгуче… боль простреливает, а сердце забывает биться. Кровь ярым потоком по жилам несется и в голову ударяет: «Нет ей до меня дела…».

Сказала… Она это сказала.

Бл***! Отпустить, и пусть валит на все четыре стороны, да, сук***, на все проекции, но тело не слушается, продолжаю Королька подпирать собой.

— Отпущу, если правда этого хочешь, — дается с трудом и скрипом, будто по живому себя режу тупым ножом, — только ответь, что происходит…

— Взрослые игры в отношения, — в синих глазах Королька проскальзывает безысходность, но быстро сменяется насмешкой. — И тебе в них, прости, не место, — колюче, брезгливо носик наморщив.

— Серьезно? — выдыхаю, опустошенный по самое…

— Серьезней не бывает, — равнодушно.

— И то, что между нами…

— Это ничего не значит, — опять кривится, будто ей противно упоминание о нашей связи. — Селиверстов, не думала, что пару раз тебя чем-то обяжут.

— Немногим… больше… пары раз, — с короткими паузами поправляю соседку, вглядываясь в черты той, которая удивительным образом затмевает все разумное и жизненное. Сочетает в себе несочетаемое. Она восхитительно невинна и обольстительно распутна. Отчаянно беззащитна и в то же время беспечно задириста.

Подрагивающие губы, огромные глаза, аккуратный нос, четкие скулы, жилка на шее, пульсирующая и манящая…

Твою мать, я бы как маньячелло всю Ирку исцеловал, излизал и искусал.

Болен… жаль однобоко, неизлечимо и безответно.

— Это несущественная мелочь, — чуть помедлив, топчет мою гордость соседка, одаривая сочувствующим взглядом. — Так что будь мужчиной, хоть раз. Отпусти уже меня и не преследуй.

Пощечина была бы менее отрезвительна. А яд…

— Не допускай мысли, — с безликим видом оправляет одежду Королькова, когда отступаю от нее, все еще не найдя, что сказать, — что секс в отместку отцу для меня мог стать чем-то важным и запоминающимся, — поднимает журнал с пола, рюкзак на плечо. — Спасибо за доставленное удовольствие и наглядные уроки, но дальше… без тебя справлюсь.

— Не сомневаюсь, — роняю вслед, когда Ирка уже закуток университетского коридора покидает.