Непримиримые 2

Боже!!! Как же я по нему истосковалась!

С первого же глотка задохнулась от шторма чувств, потеряла связь с рассудком и реальностью, увязла в топи ощущений, обнажая самое гнусное и животное — первобытный инстинкт к размножению. Да с такой силой, что лишь неистребимое желание принадлежать Игнату полностью и безраздельно сжимало внутренности исступленным спазмом. В промежности от влаги едва не хлюпало.

Это же ненормально так реагировать — какое-то плотское порабощение. Селиверстов выдрессировал мое тело к похоти и именно к его близости…

Еще пару секунд, и я бы начала раздевать соседа прямо там — на лестнице. Наплевав на стыд, позор и мнение окружающих, застукай нас другие.

Благо, Игнат сильнее на выдержку оказался. Оборвал поцелуй, хотя меня едва обратно не впечатало, так сильно тянуло вернуться в его объятия. К рукам, блуждающим по мне — все дольше застревающим на ягодицах и сминающим их до тягучей боли. К сладким, требовательным губам, высасывающим последние крохи сознания…

Непроизвольно касаюсь своих. Припухшие, горячие… до сих пор.

Томно… прям нечто тягучее разливается по телу.

И голос не слушается.

Тогда тоже накрыло онемение от всех ощущений разом, смогла его подать, только когда Селиверстов чуть встряхнул, приводя в чувство. Нагородила массу непозволительного.

А то, что непозволительного — однозначно! Таким, как он нельзя признаваться в сокровенном. Он же… бездушный, эгоистичный самодур! Ни разу не сказал про свои чувства, но упорно требует подчинения и секса.

Что же он за человек?!

Только трах интересует.

Жуть!!! Страшно в такого влюбиться… Ни ласкового слова, ни нежности. Только пошлости, грубость, угрозы…

Черт! Прикусываю губу. Помнится, говорила друзьям, что меня в мужчинах сладость раздражает. Излишние нюни, покладистость. Но и не утверждала, что мне садисты и тираны нравятся. Все в меру должно быть, а не на грани.

Кого я обманываю?!

Я тоже жахнутая на голову, ведь приняла не озвученные условия и своих не выдвигала. Опустилась ниже плинтуса, до уровня подстилки, а у них участь проста — молчать и радоваться, что хотя бы ноги вытирает… Хоть какое-то внимание.

Но я так не смогу!!! Для этого слишком самодостаточна и горда. Истерить не буду. Это недостойно, но и не потерплю откровенной нелюбви!

Не подпущу, пока не признается, а как мне показалось, Игнат был на грани… признаться. Нежно и в то же время с мукой мурчал мое имя, в сатанинском запале вминал в себя, будто желал сделать своей частью. А потом вроде даже намек на здравомыслие показал. Согласился держаться в стороне. Потерпеть…

Круто… наверное…

Потому что я не выдержу еще одного его приставания. По крайней мере, не сейчас. Мне бы передышку. Немного…

От всего.

Тишины бы… Оглушающей, а то… сорвусь. Не хочу позорного нервного срыва. А он случится, если не дадут обдумать, что делать дальше.

Лианг, Шумахер, Игнат, университет, лаборатория, турнир, ультиматумы, чувства…

А-а-а-а!!!

Я упорно бегу от Ада, а он неумолимо меня настигает. Сжимается, подступает, окружает…

Я в эпицентре. В смятении. Горю!!! Как ведьма на кострище инквизиции. И кто большее зло — еще подумать нужно, но участь первой решена и даже больше — приговор уже приводится в исполнение.

Меня трясет от безысходности, а в голове с ужасающей очередностью… То хлопóк закрывающейся за Игнатом двери, что оглушительней выстрела над ухом в тишине. То резкий звук, словно в стену тяжелым долбанули, пробудив меня от шока, когда в универе появился Джи Линь и мы в лаборатории говорили. То шелест интимного голоса Селиверстова: «И-и-ирк». То слова Лианга: «Ты моя. Это неоспоримо. Дело времени, и я тебе его давать достаточно!»

— Ириш, все хорошо? — взволнованный голос бабули спасает от психической агонии, которая все же меня накрывает. Родственница в гараже, куда заходит крайне редко. Видимо, заметила мой приезд и взволновалась, куда я пропала. Мнется рядышком, вроде и прикоснуться хочет, но боится вызвать мое неудовольствие.

— Да, — улыбаюсь. Притягиваю ба и чмокаю в щеку: — Денек сегодня знатно проходит. Врагу не пожелаешь.

— Ты о чем? — настораживается родственница, оглаживая мои волосы мягкой ладошкой.

Ну не рассказывать же любимому человеку в возрасте, что у меня апокалипсис в жизни, и что ни день — то прилетает метеорит больше и опаснее предыдущего.

— Да вон, — киваю на небольшое окно в гараже, откуда прекрасный вид на соседский участок, где у скелета будущего дома Селиверстовых волнение, суета. Дед, папа и мать Игната что-то обсуждают с главным смотрящим строителем: — Войну ведут с прорабом?

— Ой, не говори, — отмахивается бабуля, но беззлобно, скорее устало. — Дело их, пусть разбираются.

— Надеюсь, утихомирятся, а то работа встанет, если так дальше пойдет.

— В ремонтах и стройках так всегда. Переживут эту глобальную — уживутся, — знающе кивает родственница.

— Ты про отца и Амалию? — запоздало хватаю мысль.

— А про кого еще? — бабушка вымученно улыбается.

Обнимаю за плечи и побуждаю идти в дом:

— Мудрая ты у меня, ба. Сильная, терпеливая.

— И к тебе с годами придет то, чего по молодости и горячности не достает.