Непримиримые 2

Мы вроде возвращаемся в поселок, но еще в пути меня застает звонок Амалии:

— Ирочка, добрый вечер…

Блин, а я уже радовалась, что день близится к концу после бурной вчерашней гулянки, сегодняшнего нервного дня по делам Шумахера, и в довершении — посещения шумного клуба Шувалова только что.

Шаткая защита, сомнительная компания, зато подальше от Игната и Лианга. Хотя, второй звонит с завидным упорством и постоянством. Его выдержка в этот раз пугает. Никогда еще Джи Линь не проявлял такого терпения. Ревность — слабое место бывшего, но в данный момент жажда поквитаться и наказать творят невозможное.

— Добрый, — хмурюсь. Мне как раз не хватает для полного счастья разговоров с матерью Игната. Я капитально устала от игр и своей роли жертвы. Устала изображать обиду. Я дико хочу домой, но пока избегаю соседку, особенно после того злополучного разговора с папой.

— Прости, что так поздно, — мямлит Амалия, — но я очень волнуюсь за Игната.

Молча жду продолжения, не орать же: МНЕ ПЛЕВАТЬ НА НЕГО!

— Так ему и позвоните, — бурчу, скрывая раздражение.

— Телефон, — умолкает мать соседа, — не отвечает, — добавляет тихо.

Я еще не понимаю, что она хочет от меня. Начинаю мысленно орать.

— Я как узнала, что с Ромой беда, — в голосе такое сочувствие, что несколько секунд зависаю в прострации, лишь отравленная неподдельными эмоциями матери Игната, — и теперь места себе не нахожу. Они ведь очень дружны…

— А что… с Ромой? — вырываю из контекста реплику и уставляюсь на Родиона. Он с хмурой мрачностью на меня.

— Ну как, — заминка, — он в больнице. До сих пор в себя не пришел, — осторожно перебирает факты Амалия.

— Боже! — выдыхаю так шумно и протяжно, что в груди больно становится.

— Прости, я думала ты в курсе, — переживает соседка.

— Нет, что вы, — мотаю головой. — Спасибо, что сказали, а то я тут, — теперь моя очередь в неловкой паузе тонуть, — закрутилась с делами. А друзья разве не знают, где тусуется Игнат?

— После пожара и телефон, и записи не могу найти. Вот о тебе подумала и набрала, когда уже невтерпеж стало. Вы ведь… — опять неловкая пауза. — Я ведь мать, — словно извиняется за сына и звонок.

Так неудобно. Я опять некрасиво себя веду. Настолько вживаюсь в су***, что уже с близкими веду себя по накатанной.

— Я что-нибудь придумаю, — заверяю ровно.

— Я буду очень благодарна, — с таким жаром отзывается Амалия, что мне еще гаже становится. — Хотя бы просто попроси, чтобы перезвонил, если сможет…

— Да-да, — киваю своим мыслям. — Не волнуйтесь, — перевожу дыхание, соображая, что делать. — Я его найду. Мне не сложно, — кляну свою слабохарактерность. Отрезать бы — нет, сами ищите свое чадо и нет проблем! Так нет же…

— Ирочка… — Ну вот, всхлипывает.

— Не волнуйтесь. Он позвонит, — заверяю напоследок и сбрасываю вызов.

Кошусь на Шумахера, который весь разговор просидел и слова не проронил. Сосредоточен, подозрительно зол. Взгляд колючий, лицо каменное.

— Нужно Селиверстова найти, — разорвав тишину, озвучиваю наконец мысль.

Родион зло отворачивается, уставляясь в лобовое стекло, но уже через несколько секунд опять смотрит на меня.

— Его мать волнуется. Штык в больницу угодил… после боя, — на словах меня накрывает опустошением.

Это же я виновата!

Вот она и аукнулась, месть! Вот чему радовался Лианг… Он дал мне ложную надежду порадоваться, мол, я смогла избежать наказания за проступок… Полуголой по рингу не прошлась.

Горечь стремительно к горлу подкатывает. Удушливо хватаю ртом воздух и порывисто окно открываю шире, чтобы свежести в машину пустить.

Гад! Тварь!!!

Он заготовил куда большую месть и воплотил, погубив человека. Пусть не близкого мне, но… знакомого. Отличного парня.

Правда отличного. Он из всей толпы Селиверстова выделялся настоящим мужским характером и умением с девчатами порядочно поступать.

И спортсмена хорошего…

Больница…

— Все так хреново? — тупит Шувалов.

— Как понимаю, да. Он в коме…

— Х***, - безлико роняет Родион. — А при чем тут ты, Верст…

— Его мать боится, что сын… — значимо умолкаю. — Ну, — заминка. — Что он может удариться во все тяжкие, или, не дай бог…

— Этот придурок, — кривит губы Шумахер, — так себялюбив, что смерти боится. Показухи ради — на раз плюнуть, а что-то более существенное — вряд ли. Самоубийство — это не про него, — так категорично, что зарождается крохотная надежда, Шувалов прав. Ведь из его уст большая часть характеристики соседа — в точку.

— Возможно, ты прав, насчет чего-то глобального, но Игнат может в драку ввязаться, а последствия… бывают разными.

— С мира не убудет, — продолжает поливать ядом Родион.

— Ты к нему предвзят, — отворачиваюсь. — Селиверстов может повести себя безрассудно.

— Предлагаешь нам его опекунами стать?

— Нет. Тебя не заставляю ничего делать. Да и мне тоже совершенно нет до Селиверстова дела, но его мать волнуется. А если учесть, что мы скоро породнимся, я должна попробовать женщину как-то успокоить. Поэтому мне бы только убедиться, что жив-здоров и передать, чтобы матери перезвонил.

Шумахер лихо сворачивает на обочину. Жмет по тормозам. Несколько секунд зло хмурится, губы поджимает.