Непримкнувший. Воспоминания

И уже через месяц, на октябрьских торжествах, целый ряд элементов из китайского опыта проведения демонстраций перенесен был на Красную площадь.

Вечером на этой же площади у ворот Небесного спокойствия состоялось народное гулянье. Вместе с китайскими лидерами мы снова пришли на правительственную трибуну, пили бесконечный китайский чай и беседовали.

Казалось, на площадь вышел весь четырехмиллионный Пекин. Лучи прожекторов кинжалят небо, скрещиваются и разбегаются в стороны. Гроздья фейерверков осыпают землю мириадами разноцветных бриллиантов. Я сошел с трибуны вниз, на площадь.

Веселье разлилось полноводной рекой. Танцы. Пение. Фокусы. Акробатика. Хождение на ходулях. Игры. Сцены из театральных постановок. Канатоходцы. Здесь же передвижные и ручные харчевни, лоточники с водами и сладостями, фрукты.

Несмотря на многолюдье, мне показалось, что на площади царит порядок, нет никаких эксцессов, почти не встречаются милиционеры. Вернувшись на трибуну, я поделился своими беглыми впечатлениями с Мао Цзэдуном, Чжоу Эньлаем и другими китайскими товарищами.

Мао:

– Милиция, конечно, есть. Но надобность в ней относительна. Люди отдыхают. Они радостны. Нет оснований для нарушений, нет и нарушений. Люди сами поддерживают общественный порядок. Нравственность масс есть самый могучий источник правопорядка.

Этот беглый обмен мнениями, однако, возбудил у нас тогда разговор, который затем возобновлялся неоднократно. Тема – вежливость. Из многочисленных наблюдений и бесед у нас сложились впечатления, что вежливость является чертой внутренне присущей китайскому народу, если вообще можно говорить о каких-то национальных чертах и особенностях людей.

Я говорил о высокой дисциплине и естественном порядке на массовом народном гулянье. А вот другие наблюдения. Две соседние фанзы, живут в них две семьи, живут давно – здесь состарились еще их прадеды и деды. Они все знают друг о друге. Они десятилетиями привыкали друг к другу. Они бедные люди, не аристократия и не интеллигенция, плохо одеты и часто голодны. И тем не менее, встречаясь каждое утро, они долго раскланиваются друг с другом, приветствуют друг друга в самых выспренних выражениях. Так принято и в городе, и в деревне.

Для китайца (не только интеллигента) неучтивость, грубость, а тем более оскорбление кого-то словом или действием – безнравственны. Очевидно, что в формировании такого нравственного облика нации серьезную роль сыграло конфуцианство. Ведь краеугольным камнем этики Конфуция являются принципы такие, как «жэнь» (человеколюбие) и другие: почитание, любовь и уважение к старшим в семье и в обществе, строгое соблюдение правил поведения всеми людьми и т. д. Соблюдение «жэнь» и есть показатель истинной человечности и благородства, независимо от того, знатен ли человек по происхождению или простолюдин.

Так или иначе, но Китай испокон веков слыл страной, в которой господствует порядок, очень почитаются традиции, уважается старость и авторитеты. Китайцы же испокон веков слыли самыми вежливыми и самыми воспитанными людьми в мире.

В этом свете я могу себе представить те затруднения, которые испытал в определенный период главный редактор газеты «Жэньминь жибао» Дэн То. Прибыв в Москву в качестве гостя «Правды», он очень дотошно допрашивал меня, как «Правда» начинала разворачивать критику и самокритику в 1917 г., как она это делала в 1918 г. – и так, шаг за шагом, до пятидесятых годов. Как выяснилось, Дэн То получил указания ЦК Компартии Китая развернуть на страницах своей газеты критику и самокритику. Но ведь критиковать – это значит позволить себе сказать о другом человеке (и притом – не враге) что-то отрицательное, неблаговидное, обличительное. По китайским понятиям нравственности это дело непривычное, психологически трудное, тем более для такого интеллигента, поэта-эстета, как Дэн То. И Дэн То хотел изучить наш опыт.

Я с чистой совестью мог рассказать ему, как было дело при Ленине. Как, в частности, сам Ленин разоблачал и громил врагов социализма и с какой аргументированностью и с каким тактом вел он полемику с людьми своей партии, своего класса: равенство условий полемики, возможность возражений Ленину, право обнародования своей точки зрения и т. д.

Я, конечно, не мог сказать Дэн То, что после смерти Ленина эти нормы постепенно были искоренены. Сталин знал только критику на уничтожение. В его критическом арсенале применялись все больше такие эпитеты, как «враг народа», «вредитель», «диверсант», «социал-фашист» и т. д. Критика для Сталина – это его безапелляционное и абсолютное право изобличать и клеймить любое лицо. Всякая же попытка возражений, формулирования своих доводов расценивалась как «вражеская вылазка», что влекло за собой высшую меру наказания.

Я не знаю, как далеко продвинулся Дэн То в развертывании критики на страницах «Жэньминь жибао». Но через несколько лет, когда началась «культурная революция», Дэн То был объявлен «врагом Мао», представителем «черной банды ревизионистов» и погиб: по одной версии, он покончил жизнь самоубийством, по другой – уничтожен сторонниками Мао Цзэдуна.