Я отвернулся и стал смотреть на машину, которая остановилась возле Лелькиного дома. Это был открытый «виллис». На нем приехали двое — шофер и широченный дядька в брезентовом плаще. На заднем сиденье высилась гора фанерных ящиков. Шофер лежал под машиной, стучал молотком и ругался:
— Опять полетели, гады!
Машина слегка осела на правый борт, и я понял, что полетели рессоры. В Корсаков привезли десятки потрепанных на фронте автомобилей, и здесь они доживали свой век.
— Может, как-нибудь дотянем? — спросил человек в плаще.
Шофер не ответил.
— Там ребята ждут. Они уже неделю без этого дела.
Я посмотрел на ящики. На одном была видна наклейка: «Папиросы «Беломор-канал». Ленинградская табачная фабрика им. Урицкого».
— Сюда бы подложить кусок железа,— мечтательно сказал шофер,— тогда, может, и дотянули бы...
«Хорошее колесо у тебя, Юрка»,— сказал вчера Сашка. Сидит он сейчас со своей сестричкой, а она норовистая, достанется ему.
Я подошел к человеку в плаще и протянул ему колесо.
— «Симсон-зуль»,— сказал я.
— Какой еще Симсон-Зуль? Не знаю. Это не из нашей экспедиции.
— Железо,— сказал я.— Вам нужно железо. Это колесо от велосипеда марки «Симсон-зуль».
Шофер высунулся из-под машины.
— Мальчик!— заорал он.— Это гениально! Лампа Аладдина! Пещера Лейхтвейса!
— Читал в первом классе,— сказал я.
Хотя про пещеру слышал впервые.
Шофер выхватил колесо и, отплясывая, стал вертеть его в руках:
— Симсон-зуль, симсон-зуль, хочешь ешь, а хочешь жуй!
Нащупал трещину. P-раз, он рванул колесо, оно скрипнуло и затрепетало. Шофер схватил огромные ножницы, быстро разрезал колесо на четыре части, бросил на булыжник и стал распрямлять их молотком. Шелушилась краска, колесо звенело глухо и жалко.
Великолепный «Симсон-зуль».
Я отвернулся. А шофер все бил и бил молотком. Потом вдруг перестал. Скосив глаза, я увидел, что он сидит на корточках и рассматривает плоский рваный обрезок. Колесо-то старое, и железо поползло...
— Дай-ка прут, — сказал шофер.
P-раз, буква «П» полетела на булыжник, молоток выровнял прут, и шофер снова полез под машину. Оттуда торчали его ноги и слышалась залихватская песня:
— Симсон-зуль, симсон-зуль, хочешь ешь, а хочешь жуй!
Песня смолкла, а шофер продолжал копаться. Он очень долго копался. Из-под машины вылетел молоток, плоскозубцы и перекрученный моток проволоки. Потом выполз и сам шофер. Достал смятую пачку папирос, закурил, отшвырнул ногой проволоку и сказал:
— Короткая. Не держит.
А мне он еще сказал:
— Ничего. Как-нибудь дотянем.
— Мне-то что, — сказал я.
Он собрал инструмент и начал заводить мотор.
— Мальчик, — сказал дядька в брезентовом плаще. — Ты не расстраивайся, мальчик.
— Да чего там, — сказал я.
Он порылся в кармане и протянул мне конфетку в бумажке. Она была в хлебных крошках и табаке. Я не хотел брать конфету, но од насильно вложил ее в ладонь. Потом пожал мне руку. Рука у него оказалась шершавая, крепкая. Как у отца.
Машина уехала. Она ехала медленно, припадая на правый бок, и до поворота я следил за ней. Потом постоял еще немного. На камне, где шофер распрямлял колесо, остались частички ржавчины и краски, рваные куски железа. Я потрогал их. Подошла Лелька.
— Пойдем к нам, — сказала она. — Чай будем пить. С вареньем. Брусничным.
Я ничего не ответил ей. Я медленно пошел домой. В руке у меня была бамбуковая палочка. Я шел медленно и отстукивал марш на планках забора. Потом пошел быстрее. Побежал. Палочка стучала по доскам, и получалась стремительная песня, словно в небо уходит самолет. Потом палочка застряла между досками, а я не остановился, и палочка сломалась. Обломок стучал глухо и с повторами — ра-та-та, ра-та-та, ра-та-та...
Заборы кончились, а я бежал, раскинув руки, все бежал, бежал.
Незаметно стемнело, школьный двор опустел и снова наполнился, в коридорах гулко звучали неустойчивые голоса. «Уазик»-«виллис» стоял на прежнем месте, и Валера деловито орудовал кабельным шнуром, пытаясь надежнее закрепить заднюю дверцу.
— Поехали? — спросил он.
— Поехали... В диспетчерскую УБР.
Иголкин насмешничал, докучая Макарцеву:
— Виктор Сергеич, зачем ты столько утеплителя заказываешь? Решили манифольд утеплить, да? Ну даете... Скоро кожуха начнете кутать, коробами их закрывать...
Шутка, конечно. Что ж, она украшает жизнь. А водопровод на 125-м, видать, все же подмерзать начал...
— Ты по-прежнему на сто втором, Николай Николаевич?
— На сто втором, Сергеич, на сто втором...
— Ну и я...
— Понял-понял.