Непрочитанные письма

Если б она специально решила сделать прическу, которая резко отличала ее от подруги, вряд ли ей удалось бы столь преуспеть: попробуйте вообразить остановленные стоп-кадром клубы дыма над костром, куда бросили сырые листья, — возможно, то будет неуловимое, летящее, что чудом удерживалось на Нининой голове.

— Как люблю я эти старинные мелодии, — мечтательно произнесла Нина.

— Ой, и я тоже! — сразу откликнулась Леля.

Как же по-настоящему зовут-то тебя, Леля, подумал я. Ольга? Елена? Алла? И пробормотал:

— Надо бы спасибо сказать нашему музыканту. Не знаю, как вы, а я за последние сутки решил, что не существую больше — просто кажусь сам себе, и все.

— Ой, и я тоже, — сказала Леля.

— Василий Васильевич, — произнес, протягивая крепкую руку, седой человек в свитере. — Простите, я не очень вас этим... обеспокоил? — И он показал на раскрытое пианино.

— Что вы! — воскликнула Леля. — Вы просто вернули нас к жизни! — Сунув узкую ладошку Василию Васильевичу, церемонно представилась: — Лариса. — И, прыснув, добавила: — Если хотите, можете звать меня Леля.

— Большое спасибо вам, — сказала Нина.

Тот неожиданно смутился.

— Вот еще! Я сам почувствовал, что начинаю дичать. Ситуация! Вообразить такую невозможно. Всю страну пролетел, осталась какая-то сотня кэмэ — и на мертвый якорь. Дичь! — Василий Васильевич пояснил: — Я из Кондопоги, механик-наладчик, с ЦБК. Тут в Поронайске бумкомбинат реконструируют, а машины ставят такие же, как у нас. Вот мы и приехали... Да-а... Это они приехали, ребята мои, а меня черт дернул через Москву лететь... Хотя почему черт? Друг у меня нашелся, мы с ним столько и два раза по столько не виделись! Повидались. Хорошо повидались. Но теперь... Я здесь торчу — а меня там ребята ждут!

— В Поронайске? — переспросила Нина. — Я тоже в Поронайск еду.

— Ой, и я!.. — начала Леля и вдруг умолкла. Нина посмотрела на нее удивленно, и та смущенно пробормотала: — Я в Невельск... Встречать... Он с моря возвращается...

— У меня отец в Поронайске, — пояснила Нина. — Тоже через всю страну к нему еду. Я живу в...

И она назвала городок, мимо которого я проезжал десятки раз; скорые поезда не останавливались здесь и даже не сбавляли ход; а когда-то название это, звучное и величавое, немало значило для русской истории; город был южным форпостом Дмитрия, еще не ставшего Донским, и здесь, перед тем славным, но для многих последним походом к Дмитрию присоединились чернецы Ослябя и Пересеет, посланные в войско князя Сергием Радонежским; еще не раз суждено было этому городу стать пунктом сбора отрядов, идущих в бой «за други своя», и его старый герб — «на лазоревом поле столб белый, наверху корона, по бокам звезды» — был метой единства тех, кто защищал отечество, не щадя живота своего; не единожды собирался я приехать сюда медленной электричкой — всего-то два часа езды, с бесчисленными остановками, названия иных из них тоже отзовутся в сердце, — побродить по тихо отошедшему со столбовых дорог в сторону городку, ничего не предпринимая, никого не расспрашивая, ни о чем не собираясь писать, — но через день или через два после очередного такого решения я сидел, позабыв о нем, в чреве стоместного аэроизвозчика с командировочным удостоверением, предписывающим пролететь за двенадцать дней по маршруту Хабаровск — Магдагачи — Благовещенск — Тахтамыгда — Чита...

— А вам куда? — спросила у меня Нина.

— Получается, дальше всех. В Оху, на север острова.

— Дальше — не дальше, а доберетесь раньше других, — с неожиданной рассудительностью заявила Леля. — Раньше меня, во всяком случае. У вас самолет. Это же после пурги только полосу подготовить. Так за нее сразу возьмутся. А до Невельска — два туннеля, кривых, как корейские огурцы. Когда еще их расчистят!..

— Все мы тут влипли, — примирительно сказал Василий Васильевич. — Но послушайте: вам не кажется, что пурга стихает?

Мы замерли, напрягая слух, но звуки бушующего мира оставались по-прежнему однообразны и скудны.

— Может, сыграть вам еще? — предложил Василий Васильевич.

— Ой, пожалуйста! — закричала Леля. — А где вы учились, Василий Васильевич?

— Я? В детдоме.

— А-а...

Трепет огня свечи, смутные овалы лиц, изменчивые тени, та-а-ра-ра-ра-ра и так да-а-алее, не раз и не два, поди, глядел Василий Васильевич «Серенаду Солнечной долины»; где вы научились играть? в детдоме... нет, фильм появился у нас в войну, а Василий Васильевич, судя по всему, детдомовец с довоенным стажем.

— В Оху по делам? — спросила Нина.

— Да.

Никаких дел в Охе у меня не было, но несколько дней командировки еще оставались, в Охе я не был шесть лет. Оха, Паромай, Мухто, Федя Богенчук... Куда же делся Федя? Никто не мог ответить мне толком, где он теперь. У Феди была прелестная привычка — он регулярно терял мотоциклы. Конечно, мотоцикл — это не иголка, но ведь и Сахалин не стог сена... Сам-то Федя где потерялся?