Непрочитанные письма

Оставшись в своей келье один, я начал запоздало соображать: «Почему пять дней? Какие пять дней? Мне послезавтра в Охе быть надо)» — и вновь поспешил вниз. Однако в буфетной уже никого не было, шуршала под ногами газетная бумага, и вороха потерявших форму картонных коробок были пунктиром стремительного разгромного бегства; я подергал ручки дверей с табличками разных чинов гостиничной администрации — все было закрыто, с тающей надеждой направился к входным дверям — они были тоже заперты.

Замечательный сюжет, думал я, поднимаясь по темной лестнице, просто прелестный! Телефон молчал — не обманул директор! Света не было — прав директор! Вода не текла, только кран хрипел в предсмертной икоте — и тут не ошибся директор!

За окнами была белесая кипящая мгла; едва я попробовал открыть форточку, как в комнату ворвался мощный снежный заряд. И только тут, когда в вое ветра наступило мгновение передышки, я осознал, как существенно переменился, обеднел окружавший обычно мир звуков. Гостиница стояла рядом с железнодорожным вокзалом — поездов слышно не было. До аэропорта не более десяти километров, глиссада проходит над городом — самолетов слышно не было. Не ходили поезда, не летали самолеты, остановились автомобили. Остановилось все?!

Я покрутил регулятор радиоящика местного вещания. Сначала он свистел и кашлял, бормотал что-то бессвязное, шумно вздыхал — но затем произнес неожиданно ясным голосом: «Товарищи! Штаб по снегоборьбе предупреждает. В условиях плохой видимости, во избежание несчастных случаев, просим вас не выходить на улицу без особой необходимости! Товарищи! Штаб по снегоборьбе...» — предупреждение, видимо, было записано на пленку.

Почувствовав свое полное бессилие и абсолютную зависимость от обстоятельств, я порылся в дорожной сумке, вытащил книжку и, пока доставало дневного света, пробовал читать, однако и это занятие поддавалось мне с трудом: смысл фразы или абзаца исчезал в малых промежутках между словами и вновь возвращался с порывами ветра и зловещим царапаньем снежной крупы по стеклу: «История... есть... окрестность... безусловного... человеческого... действия... Основная задача... исторической ориентировки... личности... в том... что... любые объективные тенденции... следует принять... в значении обстоятельств... а... не... целеуказаний...»

Так прошел день, а быть может, и больше; звуковой фон не менялся, не становился разнообразнее; снег поднялся уже до второго этажа, но если бы он целиком закрыл окно, это мало что переменило бы — невозможно разобрать, что делается в трех шагах, а дома напротив, через вокзальную площадь, существовали либо в другом мире, либо в ином измерении; в коридорах было темно; ни один шорох не возникал нигде и ниоткуда — быть может, мне привиделось все? странный митинг в буфетной? тусклые лица? но хлеб? промасленные банки тушенки? Я вытащил бутылку пива. Открыл. Хорошее пиво. «Таежное». Потрогал подбородок. Ого, уже порядком оброс. Достал бритву, плеснул в ладонь пива, провел по лицу. Побреюсь по памяти. Не впервой. Но пивом — пивом, пожалуй, впервые. Та-ак, теперь взять горсть снега — благо сугроб уже рядом и управляться с форточкой я наловчился, — растереть щеки. Порядок. Начнем все сначала — раннее утро, директор говорит: «Рассчитывайте дней на пять...» Который сегодня день? Третий? Нормально. В значении обстоятельств! разумеется, а не целеуказаний.

И вдруг откуда-то сверху пролились странные, непривычные или полузабытые звуки. Та-а-ра-ра-ра-ра. Ра-ра-ра-ра-ра-а-а... И снова: та-а-ра-ра-ра-ра. Ра-ра-ра-ра-ра-ра-а-а... Мне-е декабрь ка...жет-ся ма-а-йе-еммм...

Я торопливо выбрался из кельи, на ощупь двинулся к лестнице. Поднялся на третий этаж. Музыка стала громче. Слева. Да, слева. Прошел еще несколько шагов. Пальцы, скользящие по стене, провалились в дверной проем, меня качнуло, и из-за дверей я услышал явственные сиплые голоса: «Семь пик... Семь треф... Мои... Без меня...» — и тронулся дальше.

В маленьком холле, о существовании которого я не подозревал, стояло пианино, рядом старый диван и цветок в кадке; свечка была пристроена в чайное блюдце и водружена на инструмент, а на круглом стульчике сидел мужик в грубом водолазном свитере и тяжелыми пальцами перебирал клавиши: «Та-а-ра-ра-ра-ра. Ра-ра-ра-ра-ра-а-а...» Тихонько опустившись на краешек дивана, я заметил, что здесь сидят и те две девицы из утренней буфетной. Значит, не показались они, не померещились, и мужик в свитере — какая умница! хорошо он придумал — существует на самом деле, а та четверка бывалых командированных вовсе не четыре всадника апокалипсиса, а «семь пик — две сверху — пас!».

— Меня зовут Леля, — сказала одна из девиц, стриженная коротко, не под мальчика даже, а под первоклассника или допризывника; лицо ее выражало всегдашнюю готовность и расположенность этакого рубахи-парня, только глаза существовали отдельно — холодные, сторожкие были глаза.

Я назвался.

— Нина, — сказала вторая.