Непрошеная повесть

– Какой это мужчина подарил тебе на память сей веер?

Мне вовсе не хотелось, чтобы он в чем-то меня заподозрил, притом понапрасну, и я рассказала все как было. И тут, восхищенный красотой рисунка, он вдруг загорелся необъяснимой страстью к этой юной художнице, которую и в глаза-то не видел, и с тех пор в течение добрых трех лет то и дело приступал ко мне с требованием непременно свести его с этой девушкой. Не знаю, как ему удалось ее разыскать, но в этом году, в десятый день десятой луны, под вечер, она должна была наконец прибыть во дворец. Весьма довольный, государь облачался в нарядное одеяние, когда тюдзё¹⁷ Сукэюки доложил:

– Особа, о которой вы изволили распорядиться, пожаловала согласно вашему приказанию.

– Хорошо, пусть подождет, не выходя из кареты, возле беседки над прудом, у южного фасада дворца, со стороны проезда Кёгоку! – отвечал государь.

Когда пробил первый вечерний колокол, эту девицу, о которой он мечтал целых три года, пригласили войти. В тот вечер на мне было двойное нижнее одеяние – зеленое и оранжевое, – лиловой нитью на нем были вышиты побеги плюща, поверх я надела прозрачное темно-красное одеяние и алую парадную накидку. Как обычно, государь приказал мне проводить девушку, и я пошла за ней к подъезду, где стояла карета. Когда она вышла из кареты, весь ее вид, начиная с громкого шуршания ее одежд, показался мне сверх ожидания вульгарным. «Ну и ну!..» – подумала я. Я провела ее, как всегда, в небольшую комнату рядом с жилыми покоями государя – сегодня это помещение было убрано и украшено особенно тщательно, воздух благоухал заботливо подобранными ароматическими курениями. Платье девушки было сплошь заткано рисунком, изображавшим огромные веера, поверх него – двойное косодэ на зеленоватой подкладке и алые шаровары-хакама, причем все это топорщилось от крахмала и торчало сзади горбом, точь-в-точь как заплечный мешок для подаяний у монаха со святой горы Коя…¹⁸ Видно было, что этот наряд для нее непривычен и она чувствует себя неловко в таком убранстве. Лицо у нее было красивое, нежное, черты четкие, правильные, поглядеть – так красавица, но все-таки благородной девицей не назовешь… Высокая, в меру полная, светлокожая… Служи она во дворце, вполне могла бы быть главной дамой на церемонии августейшего посещения Государственного совета – если, конечно, причесать ее подобающим образом – и нести за государем его меч.

– Она уже здесь! – сообщила я, и государь появился в кафтане, затканном хризантемами, и в широких хакама, распространяя на сто шагов вокруг благоухание ароматических курений, которыми был пропитан его наряд. Аромат этот, сильный до одурения, носился в воздухе, проникая даже ко мне, за ширму.

Государь обратился к девушке, и та без малейшего смущения бойко отвечала и болтала. Я знала, что такая развязность не в его вкусе, и мне невольно стало смешно. Меж тем уже наступила ночь, и они улеглись в постель. Как всегда, я обязана была находиться рядом с опочивальней. А дежурным по дворцу в эту ночь был не кто иной, как дайнагон Санэканэ Сайондзи…

Ночь еще только началась, когда в соседнем покое, судя по всему, все уже закончилось – просто удивительно, как недолго длилось это свидание! Государь очень скоро вышел из опочивальни и кликнул меня. Я явилась.

– Как все это скучно… Я крайне разочарован… – сказал он, и мне, хоть и вчуже, стало жаль эту девушку.

Еще не пробил полночный колокол, а ее уже выпроводили из дворцовых покоев. Государь, в скверном расположении духа, переоделся и, даже не прикоснувшись к ужину, лег в постель.

– Разотри здесь!.. Теперь здесь! – заставил он меня растирать ему плечи, спину. Полил сильный дождь, и я с жалостью подумала: каково-то будет девушке возвращаться?

– Скоро уже рассвет… А как быть с той, кого привез Сукэюки? – спросила я.

– В самом деле, я и забыл… – сказал государь. – Поди посмотри!

Я встала, вышла – солнце уже взошло… Возле Углового павильона, у беседки над прудом, я увидела насквозь промокшую под дождем карету, – как видно, она так и простояла под открытым небом всю ночь. «Какой ужас!» – подумала я и приказала:

– Подкатите сюда карету!

На мой голос из-под навеса над воротами выскочили провожатые и подкатили карету к подъезду. Я увидела, что наряд женщины – зеленоватое двойное платье из глянцевитого шелка насквозь промокло, – очевидно, крыша кареты пропускала дождь, – и узоры нижней одежды, полиняв, проступили на лицевую сторону. Глаза бы не глядели, какой жалкий все это имело вид! Рукава тоже вымокли, – как видно, она проплакала всю ночь напролет, волосы – от дождя ли, от слез – слиплись, как после купания. Девушка не хотела выходить из кареты.

– В таком виде я не смею показаться на люди! – твердила она. Мне стало искренне жаль ее, и я сказала:

– У меня есть одежда, переоденьтесь в сухое и ступайте вновь к государю! Этой ночью он был занят важными государственными делами, оттого все так нескладно и вышло…