Непутевая

Солдаты вернулись в лагерь. Он ожидал, что Господь сотрет их всех с лица земли и не отпустит назад, к дяде Сэму, но ничего не случилось. Он даже хотел быть наказанным, но никто не обратил внимания на случай с девушкой.

Тогда он наказал себя сам. Он перестал есть и спать. Лежал в своей палатке, плакал и прокручивал в памяти моменты, когда мог спасти девушку. Ему казалось, что его член разрублен на части. Он стал драться со своими друзьями и больше всего боялся, что сам повернет против себя винтовку. Военный психиатр дал ему таблетки и велел расслабиться. Священник рекомендовал помолиться в полковой церкви и переложить свои печали на Иисуса. Лейтенант сказал: «Это война, солдат, а не воскресный пикник». Хок выплакался ему в плечо, он тоже расстроился и посоветовал ему симулировать болезнь.

Хок не стал симулировать, он просто удрал. Вернулся в Атланту и сказал своим, что дезертировал и что на пляжах Лос-Анджелеса он будет чувствовать себя в большей безопасности. Отца чуть не хватил удар.

Хок поехал к своей девушке и предложил составить ему компанию. Она ответила, что на такого труса ей противно даже смотреть.

— Я поехал на Север. Миновал Халлспорт. В Вашингтоне покружил вокруг Пентагона. Мне казалось, что я совершил непоправимое преступление. Проехал Вермонт. Стояла осень, леса поражали своей красотой. В Хайгэт-Спрингс я пересек границу. Пограничник спросил мое имя и место рождения. «Зачем едете в Канаду?» — «Радоваться жизни», — ответил я и впервые за много месяцев улыбнулся. Свобода! У меня будто тяжесть свалилась с плеч, я не обязан был делать то, что прикажут, и мог рассчитывать только на себя самого. Сияло солнце, небо было прозрачным, как бриллиант. Я рассмеялся. Я был на седьмом небе. А когда спустился, понял, что счастлив. Вот и вся история моего дезертирства, Джинни.

Я слушала его и не могла избавиться от мысли, что ничего не знала об этой войне. Несколько лет она была для меня каким-то абстрактным понятием. Я впервые увидела человека, который не митинговал, а действительно был там и даже сбежал. Только мужчинам суждено перенести эти тяжкие испытания, а удел женщины — наблюдать за ними с благоговейным трепетом. Точно так же мужчины не могли испытать всей тяжести борьбы против нежелательной беременности. С древнейших времен идет эта борьба: жизни и смерти, долга и прав личности.

— Почему же ты вернулся? Вдруг поймают? Чем тебе это грозит?

— Пятью годами тюрьмы. Но чтобы объяснить, почему я вернулся, мне придется продолжить свою сагу.

— Будь добр, продолжай.

— Я получил статус иммигранта, снял комнату во Французском квартале Монреаля и устроился убирать в больнице неподалеку.

Потом наступила зима. День за днем — без солнца. Снег выпадал и превращался в серую грязь. Ветер продувал улицы. Друзей я не заводил, чтобы не признаваться, что я — дезертир. Я боялся, что меня выследят и отправят в Штаты. Я замирал, услышав шаги за спиной, прижимался к домам, шарахался от прохожих. Когда в дверь стучал хозяин дома, я разве что не прятался под кровать. Плюс двойной эмоциональный шок. Во-первых, я оказался на гражданке. Четырнадцать месяцев я точно знал, что надеть и чем заниматься, а еду просто ставили передо мной. Теперь за меня никто ничего не решал. Я опаздывал на работу, забывал поесть, постирать одежду. Во-вторых, я тосковал по Америке. Никогда не думал, что такое может быть. Канадцы тоже говорят по-английски, и я даже считал Канаду пятьдесят первым штатом и никак не подозревал, что канадцы терпеть не могут американцев. Во Французском квартале лавочники свирепели от того, что приходится говорить со мной по-английски. А может, мне это казалось из-за моей паранойи.

Я чувствовал, что меня все ненавидят: канадцы — за то, что я американец, французы — за то, что говорю по-английски, а весь мир — за то, что я — дезертир.

На работе я вытирал полы, отвозил окровавленные бинты и собирал грязные инструменты. Меня окружали горе, кровь и боль. С таким же успехом я мог бы остаться во Вьетнаме.

Я написал домой и своей девушке, просил их простить меня, но они не ответили. Я порвал с прежней жизнью, но не сумел устроиться в новой. В какой-то газете я прочитал, как на границе задержали дезертира. Он выхватил револьвер, но был убит пограничниками. Мне стало страшно. Ночью я просыпался от кошмаров, а днем не мог найти себе места от мрачных мыслей.

Однажды в книжном магазине продавец спросил меня: «Эй, приятель, ты — дезертир?» Я попятился к двери, а он засмеялся: «Успокойся, приятель. Я тоже дезертир». Потом, когда немного пришел в себя, я спросил, откуда он узнал. Продавец только расхохотался. И правда, меня трудно было принять за кого-то другого — с коротко остриженными волосами, в зеленых походных ботинках и солдатской полевой куртке.

С тех пор моя жизнь стала похожей на студенческую. С этим новым приятелем мы таскались на все встречи дезертиров. Я рассказал о той мерзости, какую видел во Вьетнаме, а они — о том, что делали сами.