Непутевая

По физике я изучала мезоны и нейтроны, чье существование можно было доказать, только стреляя ими в жидкий водород: в нем возникали крошечные пузырьки. Некоторые частицы были настолько недолговечны, что даже не успевали оставить след, — их жизнь составляла миллиардные доли секунды.

Я размышляла над узостью диапазона воспринимаемых человеком частот электромагнитных волн, и это приводило меня в ярость.

Но последней каплей стала теория относительности Эйнштейна. Я не только не смогла согласиться с ней — я не смогла ее даже понять.

Науки обступили меня таким тесным кольцом, что я ни о чем, кроме них, не могла и помышлять. Со всех сторон меня бомбардировали сотни разных элетромагнитных волн и атомных частиц, осколки времени, такие малые, что их невозможно даже измерить: лучи света, возникшие задолго до появления жизни на Земле. Лорд Кельвин обещал, что уверенность придет с изучением физики. «Вы знаете только то, что можно измерить», — говорил он. Но уверенность не приходила. Я чувствовала себя предательницей.

Кто-то постучал в дверь. Бев Мартин, первокурсница из Айовы. С начала года я почти не видела свою соседку — только несколько раз, встав на рассвете, чтобы закончить работу, я видела ее на залитом солнцем берегу озера — в купальнике, прыгающую или делающую наклоны. Я по крайней мере встречалась с мисс Хед. Она же не встречалась ни с кем.

Она выбрала неудачное время, решив зайти поболтать. В это время я страдала над картой Вселенной — Млечный Путь, Солнце, Земля… — и никого не хотела видеть.

— Поужинаешь со мной сегодня? — спросила она, покраснев. Наверное, ей было нелегко прийти ко мне.

— Извини, Бев, мне некогда. К завтрашнему дню нужно закончить реферат по Декарту…

— О, все в порядке.

— Все равно спасибо. Как-нибудь в другой раз.

— Конечно. — Она повернулась и быстро вышла.

Перед сном я пошла в ванную. Мать с детства приучила меня, что, когда я открываю дверь, надо сначала убедиться, что там нет насильника, и только потом входить. Я увидела свисающую почти до пола руку и распахнула дверь. На стуле рядом с ванной тяжело сидела Бев. Она слабо улыбнулась и опустила голову. На полу валялась пустая бутылка.

Я переводила взгляд с Бев на бутылку. Суицид? Да. С одной стороны, его можно рассматривать как мольбу о помощи. Иначе зачем она сделала это здесь, а не у себя в комнате, где никто не нашел бы ее несколько недель? По мнению многих специалистов, человек, решившийся на самоубийство, на самом деле не хочет умирать; скорее, он решается на эту отчаянную попытку в надежде повлиять на окружающих. Это просто временное умопомрачение. А потом он продолжает жить и плодотворно работать.

Бев пошевелилась.

С другой стороны, человеческая жизнь принадлежит только ему. Бев имела полное право распорядиться ею по своему усмотрению. Лишая кого-то этого права, подавляя неприкосновенность личности, можно лишить человека столь необходимого для полноценного существования самоуважения.

Бев сползла на пол. В ванную зашла Эдди. Она почти склонилась над раковиной, чтобы почистить зубы, как вдруг замерла: на полу лежала Бев, а рядом с пустой бутылкой в руке стояла я. Эдди недоверчиво покосилась на меня и стремительно выскочила из ванной, а когда вернулась, оттолкнула меня в сторону, опустилась рядом с Бев на колени и сильно хлестнула по щеке. Бев заморгала, села и стала пить стакан за стаканом теплую соленую воду. Я отвернулась, чтобы не видеть, как ее рвет…

Появились два доктора и увезли Бев в больницу. Я вернулась к себе, легла в постель и с головой укрылась одеялом. В ту ночь мне снилось морское побережье. На песке в кресле сидела в своем твидовом костюме мисс Хед и кивала седой головой в такт стоящему рядом метроному. Она играла Генделя, а волны набегали и омывали ее ноги. Кресло, виолончель и сама мисс Хед погружались в песок. Волны выбрасывали на берег морские водоросли, окровавленные человеческие конечности и головы. Мисс Хед равнодушно взирала на них и не переставала играть.

Я решила не ходить на ланч. Науки лишили меня аппетита. По дороге в лабораторию биологии (я не была там с того злополучного эксперимента) мне представилась вчерашняя сцена: тяжело осевшая на стуле Бев и я — неподвижно уставившаяся на нее. Как советовал Шопенгауэр, я попробовала рассмотреть эту сцену как рожденное в моем мозгу представление. Потом попробовала посмотреть на нее с точки зрения энергетических колебаний, но ни то ни другое не имело успеха. Я только задрожала от ужаса и чувства вины — за то, что не нашла для Бев времени, когда она попросила поужинать с ней.

В лаборатории никого не было. Я надела белый халат, взяла из чашки Петри немного бактерий, окрасила небольшую их часть и нанесла на предметное стекло. Поставила под микроскоп и стала наблюдать, как дрожит и вибрирует окрашенная бактерия, ассимилируясь с ядовитым красителем.

После героической борьбы бактерии, уничтожив неокрашенные клетки, разрушились и сами.