Нераскрытая самость

Всякий раз, когда социальные условия такого типа возникают в больших масштабах, открывается путь к тирании, а свобода индивида превращается в духовное и физическое рабство. Поскольку любая тирания ipso facto[15] безнравственна и безжалостна, у нее гораздо больше свободы в выборе средств, нежели у института, принимающего во внимание индивида. Вступив в конфликт с организованным Государством, такой институт быстро осознает невыгодность своей морали, а потому решает воспользоваться теми же методами, что и его противник. Таким образом, распространение зла почти неизбежно, причем даже там, где непосредственного заражения можно было избежать. Опасность заражения особенно велика, когда большие числа и статистические показатели приобретают решающее значение, как это повсеместно происходит в Западном мире. Удушающая мощь масс в той или иной форме демонстрируется нам каждый день в газетах; ничтожность индивида вдалбливается ему в голову столь основательно, что он теряет всякую надежду быть услышанным. Изжившие себя идеалы liberté, égalité, fraternité[16] нисколько не помогают ему, ибо он может апеллировать только к своим палачам, представителям массы.

Сопротивление организованной массе способен оказать лишь тот, кто так же хорошо организован в своей индивидуальности, как и сама масса. Я вполне отдаю себе отчет в том, что данное утверждение может показаться совершенно непонятным современному человеку. Средневековое представление о том, что человек – это микрокосм, отражение великого космоса в миниатюре, давно забыто, хотя в его пользу говорит само существование его мирообъемлющей и мирообусловливающей психики. Образ макрокосма не только запечатлен в его психической природе; он сам создает этот образ во все возрастающих масштабах. Он несет в себе это космическое «соответствие», с одной стороны, благодаря своему мыслящему сознанию, а с другой – благодаря наследственной, архетипической природе своих инстинктов, связывающих его с окружающей средой. Его инстинкты, однако, не только привязывают его к макрокосму; в некотором смысле они разрывают его на части, ибо желания влекут его в противоположных направлениях. В результате он пребывает в постоянном конфликте с самим собой; лишь в крайне редких случаях ему удается подчинить свою жизнь одной-единственной цели. За это, как правило, он должен дорого заплатить – а именно, подавить другие стороны своей природы. Возникает вопрос: стоит ли вообще добиваться такого рода целеустремленности, учитывая, что естественное состояние человеческой психики состоит в столкновении составляющих ее элементов и в их противоречивом поведении – то есть в определенной степени диссоциации? Буддисты называют это привязанностью к «десяти тысячам вещей». Такое состояние требует упорядочивания и синтеза.

Подобно тому, как хаотические движения толпы, заканчивающиеся взаимным разочарованием, принимают определенное направление по воле диктатора, так и индивид в своем диссоциированном состоянии нуждается в направляющем и упорядочивающем принципе. Эго-сознание хотело бы, чтобы эту роль играла его собственная воля, но упускает из виду существование мощных бессознательных факторов, которые препятствуют осуществлению его намерений. Если оно действительно стремится к цели синтеза, оно должно сначала познать природу этих факторов. Оно должно пережить их; в противном случае ему необходим нуминозный символ, который их выражает и ведет к их синтезу. Возможно, эту функцию мог бы взять на себя религиозный символ, охватывающий и репрезентирующий то, что ищет выражения в современном человеке; однако наша современная концепция христианского символа определенно на это не способна. Напротив, ужасный мировой раскол проходит как раз по владениям белого «христианина», и наше христианское мировоззрение оказалось бессильным предотвратить возрождение такого архаического социального порядка, как коммунизм.

Это не значит, что христианство обречено. Напротив, я убежден, что в сложившихся обстоятельствах устарело не само христианство, а его текущая концепция и толкование. Христианский символ – живое существо, несущее в себе семена дальнейшего развития. Он способен развиваться и дальше; только от нас зависит, сможем ли мы снова заставить себя вдуматься, причем более основательно, в христианские принципы. Для этого требуется совершенно иное отношение к индивиду, к микрокосму самости, в корне отличающееся от принятого нами сегодня. Вот почему никто не знает, какие пути открыты человеку, какой внутренний опыт он еще может приобрести и какие психические факты лежат в основе религиозного мифа. Все это окутано столь непроглядной тьмой, что нельзя понять, почему он должен этим интересоваться или достижению какой цели ему следует себя посвятить. Здесь мы абсолютно беспомощны.