Неравная игра

Достигаем рощицы, быстро оглядываемся по сторонам — необходимости в этом, по правде говоря, и нет — и перебираемся через ограду.

— Нужно немного отойти от дороги, — тихонько говорю я. — Вдруг мимо проедет машина, тогда нас заметят.

— Очень в этом сомневаюсь.

— Например, машина Алекса.

— Ах да, верно.

Вскоре становится ясно, что нога человека не ступала в этом лесу вот уже много лет, и за отсутствием тропинок нам приходится брести по рыхлой земле. Углубившись метров на тридцать, я оборачиваюсь:

— Пожалуй, достаточно. Теперь идем в сторону дома.

Клемент шумно принюхивается. В воздухе ощущается запах моря, к которому примешивается вонь сырости и перегноя. Великан недовольно косится на меня. Определенно, не милый его сердцу бетон и асфальт.

Не дожидаясь новой порции сетований, я поворачиваю на девяносто градусов и двигаюсь к цели.

В отличие от Клемента, сельская среда меня не тревожит. Вот сердце у меня грохочет так, что его могут услышать из дома, до которого остается все меньше и меньше. И сквозь звенящие нервы и зуд предвкушения я уже ощущаю «звоночек». Теперь, однако, дело сводится не только к потенциальной передовице: слишком многое поставлено на кон, слишком многое вложено — и все слишком личное, начиная с разбереженных старых ран из-за отца и заканчивая потерей всего имущества в огне. Совсем скоро я узнаю, окупятся ли мои жертвы, или же они принесены напрасно.

Впереди за деревьями проглядывает белая кирпичная стена, и я останавливаюсь и указываю на нее подтянувшемуся Клементу.

— Вот и дом, — шепчу я.

— Ни хрена не видно. Надо подойти поближе.

Я киваю, и мы крадемся дальше, со всей осторожностью ступая по усеивающим землю сухим веткам.

Постепенно деревья редеют, но, к счастью, листва на них еще сохранилась. Великану, впрочем, все равно приходится пригибаться по мере приближения к дому. Метрах в двадцати от здания снова останавливаемся, поскольку теперь нам требуется какое-то укрытие.

Я киваю на раскидистый падуб немного левее от нас. Размером кустарник с маленькую машину, так что спрятаться есть где, и из-за него можно будет наблюдать за фасадом дома.

Прячусь за куст и присаживаюсь на корточки.

— Сколько времени? — шепчет Клемент, устраиваясь рядом.

— Час пятьдесят две.

Смещаюсь на полметра, чтобы получше разглядеть. В поле моего зрения попадает торцевая стена здания и гравийная парковочная площадка, занимающая почти все пространство перед фасадом. Изгиб подъездной дорожки мне тоже различим, но ворота уже нет. Сам дом, насколько я могу отсюда судить, совершенно невыразительный. Скорее всего, это бывшая ферма, при строительстве которой больше руководствовались функциональностью, нежели архитектурными достоинствами. Внешние стены, возможно, и побелили для оживления аскетичной кирпичной кладки, однако на унылости внешнего вида это нисколько не сказалось. А уж на фоне темных туч и высоких деревьев дом и вовсе смотрится мрачно.

Сверяюсь с часами: час пятьдесят пять.

Медленно текут секунды, и впервые с отъезда из Лондона меня начинают одолевать сомнения. Я поворачиваюсь к великану:

— Скажи мне, что это не безумная затея, как я прямо сейчас ощущаю.

— Мы прячемся за кустом в лесу, у черта на куличиках, и караулим мужика, который может быть в Борнмуте, или Уэймуте, или в любом другом дорсетском городке. Спроси еще раз минут через двадцать.

Похоже, идея и вправду безумная.

— Надеюсь, скоро выясним.

Вдруг со стороны дороги доносится шум машины.

— Тихо! — шиплю я.

Звук становится все громче, однако потом постепенно стихает вдали.

— Прости. Ложная тревога.

Снова бросаю взгляд на часы: минутная стрелка стоит почти вертикально. Несколько утешает то обстоятельство, что пунктуальностью Алекс никогда не отличался.

Словно бы одного неудобства сидения на корточках недостаточно, тучи решают освободиться от бремени, и по земле вокруг начинают стучать крупные капли дождя.

— Ну вообще охренеть, — бурчит Клемент. — Теперь еще и промокнем.

— Хватит ныть.

— У самой-то пальто непромокаемое.

— А джинсы нет, и уж точно не кроссовки. Кроме того, ты сам захотел каждый день носить свою чертову безрукавку, никто тебя не заставлял.

Какое-то время Клемент дуется молча, затем находит новую причину для недовольства:

— Курить хочу, умираю.

— Ты выкурил сигарету, когда вышел из машины!

— Да, но это было двадцать минут назад.

Я уже собираюсь разразиться продолжительной и отчасти лицемерной отповедью о вреде курения, когда мои уши улавливают слабый звук в отдалении — вой выхлопной трубы.

— Тихо!

Шум становится громче, и вдруг падает до булькающего рокота. Судя по всему, машина остановилась у ворот. Затем водитель дважды газует, и до нас доносится шорох шин по гравию.

Наконец, медленно показывается и сам автомобиль — черный «ягуар-купе». Его номерной знак подтверждает, что он сошел с конвейера только в этом году.

— Вот это таченция! — тихонько ахает Клемент.

Машина останавливается в десяти шагах от дома, и двигатель умолкает. Нашим глазам предстает лишь задняя часть «ягуара», с окошком что амбразура. Так и вижу, как за его рулем сидит сам Джереми Кларксон.