Нерон. Император Рима

Модное римское общество с радостью приветствовало учреждение новых игр, как шаг вперед по сравнению с гладиаторскими поединками и другими примитивными развлечениями, однако традиционалисты сочли их иноземным и слишком рафинированным нововведением. Выразитель их мнения Тацит рассматривал эти игры как знак деградации и писал, что сам факт их проведения в стационарном амфитеатре с сидячими местами являлся признаком упадка. В добрые старые времена, замечал он, зрителям приходилось стоять, поэтому у них не было соблазна проводить в амфитеатре много времени, и еще считалось, что вполне достаточно временной сцены и нескольких скамеек. Правда, он признавал, что Помпей построил такой же амфитеатр, но подвергся за это очень суровой критике, и эксперимент признали не подлежащим повторению, поскольку посчитали его ведущим к порче нравов. Тацит с сожалением заявляет, что «отход от добродетелей старых времен проявился во внедрении иноземных обычаев, которые склоняли людей к легкой атлетике, а от нее – к большей мягкости и, как следствие, к занятиям любовью» и другим подобным вещам. И потом, «под предлогом поощрения музыки и поэзии в этих сценических декорациях лучшие люди Рима опускались и деградировали!». Как могут люди, вопрошает он, которые готовы вместо военных тренировок быть зрителями и даже принимать участие в этих легких греческих состязаниях, надеяться стать хорошими воинами? Как они могут надеяться стать строгими государственными мужами после того, как «критически прислушаются к томным интонациям и мелодическим переливам голосов» людей на сцене? К тому же, добавляет он, эти представления часто длились до темноты, и в результате молодые зрители, мужчины и женщины, начинали флиртовать друг с другом безо всякого стыда. Позор, чтобы такое порочное начинание находилось под патронажем императора.

В данном случае Тацит достаточно откровенно демонстрирует предубеждения, которые привели его к тому, чтобы считать Нерона чудовищем греха. И мы ясно видим, почему в более поздние времена император, который не чувствовал, что «деградирует в сценических декорациях», стал объектом поношения. По сути, Тацит признает, что «многим эти развратные развлечения были по душе». Он говорит, что такие люди утверждали, что постоянный амфитеатр экономичнее, чем временные, которые возводят для каждого отдельного случая, а потом разрушают. Они заявляли, что состязания в артистических достижениях будут способствовать культивированию гениев, а что касается предполагаемого безнравственного поведения после наступления темноты, то кто может позволить себе подобные действия, если весь амфитеатр залит светом ламп и факелов? В любом случае пуританский историк признается, что состязания «проходили без каких-то заметных нарушений приличий».

Пальма первенства в латинском стихосложении, за которую соревновались несколько весьма достойных претендентов, единодушно была отдана Нерону. Но когда толпа стала настаивать, чтобы он еще и сыграл на арфе, чего он не сделал, поскольку был «слишком скромен», судьи снова отдали пальму первенства ему, и император принял ее как нечто сакральное и в качестве отповеди тем, кто считал музыку вульгарным занятием, приказал возложить пальму перед статуей божественного Августа. Ко всей этой затее он относился с чрезвычайной серьезностью, считая, что эти игры достойны самого высокого покровительства, и даже пригласил весталок присутствовать на состязаниях по борьбе, следуя, таким образом, примеру греческих олимпиад, где такие состязания всегда считались достойными того, чтобы на них присутствовали жрицы Деметры. Кто-то может задать вопрос, действительно ли эти служительницы Весты, обреченные родителями на вечное безбрачие и подлежавшие сожжению заживо, если они нарушат свою клятву, извлекали какую-то пользу из наблюдения за обнаженными мужчинами, состязавшимися в борьбе, но их присутствие определенно повышало значимость состязаний, и это было главное.

Непохоже, чтобы на этот раз Нерон принимал участие в каких-то других состязаниях, помимо музыкального и поэтического, но он, безусловно, занимался борьбой, поскольку несколько лет спустя хотел сразиться с чемпионом Рима в этом виде спорта, считая, что в любом случае сможет выглядеть достойно, так как обладал огромной физической силой. Он обладал таким мастерством в этом и других видах спорта, что без стеснения проводил свои ежедневные тренировки на Марсовом поле на глазах у публики. Как уже было сказано, гонки на колесницах тоже являлись для него предметом большого интереса, и он был таким искусным возницей, что с удовольствием позволял людям смотреть, как он практикуется на своем личном скаковом круге – цирке, заложенном еще Калигулой в том месте, где теперь стоит церковь Святого Петра, и достроенном Нероном в 59 году. Тацит с ужасом и удивлением признавал, что «эта публичная демонстрация его позора не вызывала у людей никакого недовольства, напротив, служила поводом для поощрения. Они подбадривали его своими восклицаниями, радуясь таким наклонностям своего императора».