Неровный край ночи

Настал тот день, когда пора перейти к практике. Дети выстроились ровными рядами на улице перед церковью Святого Колумбана. Они держат перед собой инструменты и ждут с радостным нетерпением. Антон пообещал, что если все в группе как следуют разучат и отрепетируют свои партии, они могут сыграть в честь равноденствия, пройдя парадом по главной улице Унтербойингена для своего первого публичного выступления. Теперь они ждут сигнала дирижера с военной выдержкой. Удивительно, какими спокойными и внимательными могут быть дети, когда у них есть на то веская причина.

Он поднимает дирижерскую палочку. Рожки устремляются вверх, готовые начать. Он ведет обратный отсчет, и они вступают совершенно в унисон.

Они играют «Schön ist die Nacht», популярную и довольно сентиментальную мелодию. Он позволил детям самим выбрать песню; он подозревает, что это, вероятно, любимая песня какой-нибудь деревенской девчонки, по которой сохнет кто-то из подростков-музыкантов – Дэнис, может быть, который достаточно высокий и крупный, чтобы нести баритон и не уставать, или Эрик, тромбонист, с его блуждающим взглядом и озорной улыбкой.

Несколько учеников подходили к нему, настойчиво упрашивая сыграть что-нибудь из Дюка Эллингтона или Кэба Кэллоуэя. Антон быстренько отставил эту идею. Джаз был под строгим запретом с 1938 года. Это все fremdländisch – чужая музыка, провонявшая американской жадностью и британской неразборчивостью. Мы должны продемонстрировать, что мы – честные и преданные немцы, внешне, по крайней мере.

– Где это вы слышали Эллингтона и Кэллоуэя? – интересуется он, но тут же останавливает их движением руки. – Хотя нет, неважно; если вы присоединились к свингующей молодежи, я об этом знать не желаю. Нет, группа должна играть что-то чисто немецкое и немецкого композитора. Ничто другое не подойдет.

У «Schön ist die Nacht» простой квадратный, четырехтактный размер. Она достаточно медленная, чтобы маршировать под нее могли даже новички, так что когда ученики изъявили желание сыграть политкорректное немецкое произведение, Антон согласился.

– А теперь раз-два, в ногу, – командует Антон, поддерживая ритм, взмахивая белой дирижерской палочкой в воздухе. – Левый, левый, левый…

Группа ковыляет вперед, их первый пробный марш. Этому навыку не научишься за один день. Это гораздо труднее, чем кажется со стороны, – шагать в такт и параллельно играть, и все еще усложняется тем, что надо попадать в ногу с тем, кто идет впереди. Антон ведет группу от церкви к городской площади. Он слышит, как время от времени рожки со звоном стукаются друг о друга или кто-то из детей выдает фальшивую ноту, сбившись с ритма. Но они стараются, а совершенство приходит с практикой.

«Schön ist die Nacht» заканчивается ровно тогда, когда группа доходит до площади. Несколько жителей выходят из магазинов и домов, чтобы поаплодировать усилиям ребят, поддержать группу. Кто-то кричит с балкона: «Браво!». А один из братьев Копп приподнимает шляпу в знак бессловесного одобрения, проезжая по соседнему переулку на своем грузовичке.

Дети переминаются с ноги на ногу и шепчутся, одновременно смущенные и взбудораженные своим большим прорывом в сфере публичных выступлений. «Молодцы», – говорит им Антон, но произнося это, чувствует, как что-то слабо колется между лопаток.

Он оборачивается. Перед ним стоит Мебельщик, прислонившись к двери своего магазина. Рядом с ним еще двое мужчин – Гофер и Янц. Они были в свите Мебельщика пару месяцев назад, когда гауляйтер накричал на эгерландских ребят.

Антон теперь каждый раз подмечает про себя их присутствие – лоялисты день за днем выползают из каждой поленницы, из-под их секретных камней, осмелевшие, открыто и с гордостью носящие свою ненависть, даже здесь, в Унтербойингене. Но он только кивает им, вежливо приветствуя.

Мебельщик лишь что-то бурчит в ответ.

– Ну как, что думаете? – спрашивает Антон.

Мебельщик выпрямляется. Он дергает себя за лацканы, уверенный в собственной важности, и с апломбом выходит на площадь.

– Хотите знать, что я думаю? Я скажу. Я все стоял и думал, когда же вы научите эту молодежь настоящей немецкой музыке».

– «Schön ist die Nacht» немецкая.

Мебельщик сплевывает в пыль.

– Это современный мусор – практически джаз. Постыдились бы, герр Штарцман, засорять мозги нашей молодежи таким хламом.

Гофер и Янц бурчат что-то в поддержку.

– Это простое произведение, – оправдывается Антон. – Мы работаем над более сложной музыкой. К тому же, маршировать под Вагнера не получится, не та музыка.

– Я думал, эта ваша группа создавалась для того, чтобы Унтербойинген мог почтить нашего дорого лидера, ценности Партии, – говорит Мебельщик. – Таков был наш уговор. Но вас, похоже, больше интересуют ваши католические гимны и американизированная грязь. И что мне прикажете думать? А? Отвечайте, Антон. Что я должен тут подумать?

Даже дети начали тревожно шаркать. Антон поднимает руку, чтобы успокоить учеников, развеять их страхи.