Неровный край ночи

Ему очень хотелось бы сказать Мебельщику: «Ты думал, эту группа послужит тому, чтобы вознести тебя, чтобы Гитлер мог тебя увидеть и наградить. А если и не фюрер, то кто-нибудь другой, наделенный большой властью. А почему бы и нет? Я ведь зародил в тебе мысль, что такого можно ожидать. Но я лишь поиграл с тобой, сыграл на твоем тщеславии лучше, чем на церковном органе. Это теперь мой оркестр, моя группа. И я позабочусь, чтобы эти дети были в безопасности».

Но он помнит Элизабет, ее отчаянную мольбу не переходить дорогу Партии снова. Он уже ходит по тонкому льду, по мнению его жены. Если она решит, что группа слишком опасна, она так или иначе убедит его остановиться. Он знает, что если Элизабет предъявит ему ультиматум, будет искренне умолять его бросить все, он не найдет в своем сердце сил отказать ей снова.

– Как на счет «Horst-Wessel-Lied» – вопрошает Мебельщик. – «Высоко реет флаг», гимн нашей Партии? Несомненно, эта песня не покажется слишком сложной преданным немецким детям.

– Если вы хотите, чтобы мы играли хорошую немецкую музыку, одобренную Партией – самой Имперской палатой музыки – мы будем счастливы повиноваться. – Антон поднимает дирижерскую палочку; инструменты наготове. – «Императорский вальс», – командует он детям, и прежде чем они успевают собраться с духом, он начинает отсчет.

Аранжировка произведения Штрауса куда более сложная, чем мелодия, которую они только что исполнили, но далеко не такая трудная, как изображают дети. Они понимают, что сейчас важно сыграть плохо – связь между группой и ее руководителем настолько прочна. Мы присматриваем друг за другом, поддерживаем наших друзей. Мы действуем, как одно тело, один разум. Дети свистят и скрипят, продираясь через вальс, каждый выбивается из такта, снова подхватывает ритм, беспечно и рассеянно. Демонстрация неготовности к такому произведению вызывает у Мебельщика гримасу ужаса, на которую и был расчет.

Когда группа выдавливает из себя еще пару ужасающих строк, Антон останавливает их. В этот момент он стоит спиной к гауляйтеру; он подмигивает детям, а те в ответ лукаво ухмыляются из-за своих рожков.

– Как вы сами можете слышать, – говорит Антон, – нам пока не хватает практики, чтобы играть настоящую немецкую музыку так, как она того заслуживает – особенно великую старую классику.

Мебельщик снова сплевывает.

– Надеюсь, что скоро я смогу наблюдать улучшения, герр Штарцман. Иначе я буду вынужден поверить, что вы никогда и не намеревались почтить вашей музыкой фюрера. Вы уже должны были бы понять, что лжецы мне не друзья.

33

Спустя неделю, группа собирается перед церковью Святого Колумбана.

Отец Эмиль, перевешиваясь через ограду кладбища, подзывает Антона.

– Твои музыканты далеко продвинулись, друг мой. Вся деревня под впечатлением.

– Боюсь, не совсем вся.

Эмиль усмехается. Нет необходимости уточнять, кто недоволен.

– Но будут ли они готовы к параду?

Молодой Эрик отвечает за Антона.

– Мы будем готовы, Vater – просто подождите и сами убедитесь!

– Я безгранично верю в нашу группу, – соглашается Антон. – Унтербойинген будет ими гордиться.

Умение группы маршировать, определенно, улучшилось. Теперь они шагают в такт музыке. По крайней мере, они больше не натыкаются друг на друга, а то Антон уже начал волноваться за сохранность инструментов. Несколько лишних вмятин, и звук безвозвратно испорчен.

Лицом к группе и шагая задом наперед, он ведет отсчет для детей, они вступают почти идеально в унисон.

– И поехали, – скандирует он, согласуясь с музыкой, – и левый, левый, и…

Они не прошли и пары ярдов, когда рожки вдруг замолкают. Тарелки издают один неловкий звон, и их тут же поспешно глушат. Антон поворачивается на каблуках, чтобы узнать, что отвлекло учеников – и застывает, не веря своим глазам. Возле старой церкви занавес из плюща, ниспадающий с холма, дрожит и трепещет. Стальная дверь скрипит, рычит и затем издает пронзительный звук, открываясь. Эмиль отшатывается от изгороди и спешит на середину улицы.

– Сохрани нас Господь, – бормочет Антон.

Священник торопливо крестится.

Из-за подсвеченной солнцем металлической двери появляется человек. Он выходит в сад, шатаясь на ослабших ногах, как новорожденный жеребенок, одна рука заслоняет глаза от внезапного режущего света. Мужчина хрипло дышит; Антон даже со своего места слышит скрежет в его легких. На пришельце изогнутая по краям каска и безошибочно узнаваемая серо-зеленая форма Вермахта. Солдат.

Солдат возникает, как демон из недр земли.