Неровный край ночи

– Мы подумали, что если сможем сами добывать себе еду охотой и брать картошку, которая уже никому не нужна, то дома останется больше еды для мамы и Марии.

Что ж, все-таки его мальчики не солдаты. Так мог бы мыслить, скорее, учитель и отец. Их щедрость – и его горькое чувство облегчения – трогают его почти до слез.

– Я лишь сожалею, что не я научил вас охотиться. Но по правде, это было так давно… из меня вышел бы плохой инструктор. Боюсь, что вам бы не понравилось у меня учиться. Кто научил вас?

– Никто, – отзывается Пол. – Мы сами сообразили, что к чему. Ну, был еще журнал, который мы нашли в школе, журнал для мальчиков. Мы прочитали, как это делается, и попробовали.

– Мы неделями над этим работали, – продолжает Ал. – Мы строили маленькие домики из палок и учились сбивать их.

Пол достает рогатку из кармана и протягивает Антону, чтобы тот разглядел. История подогрела энтузиазм мальчика, тягу рассказывать.

– Каждый раз, как мы попадали по домику из палочек, мы делали шаг назад. Такое было правило. Скоро мы могли сбивать их уже с пятидесяти шагов!

– Это впечатляет, – признает Антон. – Но кролики бегают; они не стоят на месте и не дожидаются, пока придет охотник.

– Это была самая сложная часть, – соглашается Ал. – Пришлось учиться, как целиться снова и снова. Но мы справились. Так что каждый из нас может теперь подстрелить любого кролика в лесу.

Пол вертит своей рогаткой, демонстрируя ее.

– Зимой буду охотиться на куропаток.

– Смотри, – неожиданно упрямо говорит Ал, как будто сомневается, что Антон им поверил. Как будто Антон мог не увидеть костей у корней дерева. Мальчики отходят в сторону, открывая вид на костер. Кролик, розово-коричневый и растянутый на обгоревшей палке жарится над огнем.

Смягчаясь, Ал говорит:

– Хочешь немного мяса? Картошка еще готовится – мы ее закопали в угли – но кролика уже можно есть.

– Спасибо, с удовольствием перекушу.

Антон присаживается с ними на бревно возле огня. Вертел пристроен между двух больших камней; Пол высвобождает его и вертит в руках, чтобы кролик остыл. Когда жир уже не шипит и не брызгается, Ал отрывает лопатку осторожно и протягивает вертел Полу, чтобы тот сделал то же самое. Потом черед Антона; он берет бедро, все еще такое горячее, что обжигает пальцы, но пахнущее, как первая пища в Эдеме. Мясо вкусное даже без специй, приправленное лишь ароматами леса и луга. Когда они съели кролика подчистую и облизали жир с пальцев, мальчики тыкают отломанными ветками в янтарные угли и выкатывают из золы картофелины. Антон тоже находит себе палку. Он вместе с сыновьями стряхивает золу и помогает им вылавливать ворованную картошку, которую они оставляют на голом камне остывать. Он разрезает картофелины карманным ножом. Когда пар уже не идет, он есть вместе со своими мальчиками, все грехи прощены и забыты. После этого они ломают свои палки на куски и кидают их в тлеющий огонь. Они разговаривают о рогатках и охоте, о рыбалке на речке. Они разговаривают о грузовиках и горных тропах, о любви и щедрости – о вещах, которые нравятся мальчишкам, которые нравятся мужчинам – пока солнце не оказывается на самом горизонте.

Когда ночная прохлада опускается на мир, Антон неохотно поднимается. Он разгибает затекшую спину. Как он ощущает холод теперь. Становится поздно; Элизабет будет спрашивать, что его так задержало.

Он говорит:

– Вам надо будет научить меня охотиться. Освежить мои навыки. Вы теперь знаете об этом больше, чем я.

– Стало быть, мы прощены за картошку?

– Вам, пожалуй, не мешало бы покаяться отцу Эмилю и святой деве Марии, так, на всякий случай. Но я думаю, Бог закроет на это глаза. В конце концов, у вас были добрые намерения. Вы помогаете маме и сестре.

Пол сразу говорит:

– А ты нас прощаешь?

От яркой вспышки обожания у него на миг перехватывает дыхание и подскакивает сердце. Мальчики хотят его прощения, а не Божьего. Одобрение отца теперь значит для них больше, чем религиозный абсолют. Антон кладет руки на макушки мальчиков. Неожиданная волна тепла парализует его, но прикосновение говорит красноречивее слов.

21

Сумерки быстро приближаются. Торопливо шагая по городу, Антон минует пекарню. Она закрыта на ночь, черные ставни на окнах захлопнуты, а на стекле входной двери опущена тонировка. Но кованый железный стол и пара незатейливых стульев по-прежнему стоят снаружи. Он вспоминает тот раз, когда увидел Элизабет впервые. Вспоминает, как она держала в руке чашку и смотрела на него, не делая ни глотка, усталым, изучающим взглядом. Вспомнилось ему и то, как она нахмурила лоб, когда взяла газету и прочитала свое собственное объявление. Кто бы мог подумать в тот день, что он влюбится в эту женщину в синем платье, женщину, которая так и не сделала ни глотка чая, пока тот не остыл.