Неровный край ночи

Он останавливается возле железного столика и кладет руку на его ржавую поверхность, как если бы на ней лежало лекарство от его смущения. Собственные мысли сбивают его с толку. Откуда вдруг этот комок в горле, это подскакивающее сердце в груди. Неужели он все-таки любит Элизабет? И как это странно, когда муж должен задаваться вопросом, любит ли он свою жену! Если бы он был менее терпеливым и преданным Богу, в пору было бы пригрозить кулаком Небесам за то, что привели его сюда, в это странное место. Но он решительно настроен все преодолеть, продолжать, даже при том, что в его груди под сердцем разливается сладкая опустошающая боль от осознания того, что он любит ее – или думает, что любит, – в то время как она не чувствует к нему привязанности. Они обменивались лишь несколькими чинными поцелуями, быстрыми прикосновениями, не более того. С чего бы ему из-за этого страдать? Все согласуется с их договоренностью, той сделкой, которую он легкомысленно предложил более года назад, за этим холодным столом. Тогда он еще был монахом – в душе, если не на деле – и не желал ничего иного чем то, что она готова была предложить. Но сейчас он стал чем-то бóльшим. Мужем Элизабет.

– Герр Штарцман.

Голос окликает Антона, вытаскивая его из раздумий. Он отворачивается от столика пекарни, быстро, тяжело сглатывая, как будто есть причина чувствовать себя виноватым.

Это Бруно Франке – Мебельщик. Мужчина поднимает властную руку в знак приветствия, или приказа? Стой, где стоишь.

Мебельщик направляется к нему, поднимая пыль с опустевшей дороги. Антон хватается за лацканы плаща, сопротивляясь желанию юркнуть вниз, спрятаться в своем пальто от этого человека. Дурацкая мысль: высокий худощавый Антон ни от кого не может спрятаться. Вместо этого он заставляет себя отцепить руки от пальто. Он машет Франке в ответ, одаривая его своей самой обезоруживающей улыбкой. А про себя, пока Франке ковыляет через дорогу, Антон думает: «Ты, свинья, тебе повезло, что я – инструмент Красного оркестра, повезло, что я не могу рисковать и врезать тебе как следует за все, через что ты заставил пройти Элизабет – и всех других женщин города».

Когда Мебельщик подходит к Антону, то складывает руки на груди и удовлетворенно улыбается – кот, держащий мышь под своей лапой.

– Я хотел поговорить с вами, – начинает он.

Антон опускает руку в карман. Он уже переправил сегодняшнюю записку в Кирххайм. Если Мебельщик набросится на него и сумеет его побороть, он все равно не найдет в кармане Антона ничего, кроме письма Аниты, перочинного ножичка и трубки. И четок, конечно. Его пальцы сперва останавливаются на рядах бусинок, но быстро отпускают их и перемещаются на нож. Ручка из черепашьего панциря прохладная и гладкая, она придает уверенности, хоть и мала. Достать ли ему сразу его скромное оружие или спрятать в ладони? Нет, для этого нет причины – еще нет. Вместо этого, Антон вытаскивает из кармана трубку. Он переворачивает ее чашечку и вытряхивает ее, постукивая, хотя она чистая, выпасть нечему. Он снова обезоруживающе улыбается Мебельщику, уверенный, что настал его последний миг.

– Приятный вечер, – замечает Антон, как будто в мире все в порядке.

Он берет трубку в зубы, просто чтобы что-то делать. Он не набивает ее и не прикуривает, ему кажется неразумным занимать обе руки, ослабить оборону в присутствии этого человека. Но за что-то ему нужно уцепиться – за что-то помимо лица Мебельщика.

Мебельщик не отвечает приветствием. Он говорит резко, как будто предъявляет нерадивому клиенту неоплаченный счет:

– Теперь, когда вы женаты на вдове, у вас двое сыновей.

– Альберт и Пол, да.

Волна горячего страха проходит по позвоночнику Антона. Он сперва чувствует слабость, такую слабость, что вот-вот лишится чувств – а затем дикий прилив гнева, в этот момент он словно целая башня и крепостная стена, воздвигнутые из ярости. Он сильнее впивается зубами в мундштук. Улыбка блекнет; в следующий момент Мебельщик увидит сопротивление в глазах Антона. Собирается ли Мебельщик использовать мальчиков против него? Неужели это начало, первая произнесенная шепотом угроза? Ему следовало достать из кармана нож. Ты не получишь их. Ты и волоска не тронешь на головах моих сыновей. Я прежде убью тебя, клянусь. Антон не утруждает себя тем, чтобы отшатнуться от ужасной мысли. Бог поймет; а если нет, то Антону нет до Него никакого дела.

Но если Мебельщик и заметил какую-то перемену в поведении Антона, то не подал виду. Он говорит:

– Давненько мы не занимались программами для молодежи в нашем городке, как считаете? Как отчим двух подрастающих парней – тех самых, которые пришли ко мне, чтобы попросить кожи для рогаток, – вы не можете не согласиться.