Нерождённый #3

— Да, — улыбаюсь я. — И я не собираюсь тебя наказывать за то, что ты устроилась на моей постели.

* * *

Тиба смотрит на меня с надеждой. Дергает рукой привязанной к столбу и смотрит на меня с надеждой. Ну еще бы, он кормчий, опытный кормчий, а такие всегда в цене. Ну, подумаешь, мучил девчонку и убил её мать.

— Её мать была проклятой, — он падает на колени передо мной. — Она собиралась убить меня!

Слишком глупая ложь.

— Почему ты так решил, — я останавливаюсь над ним.

— Она писала формулы Тьмы, — он почти отрывает себе руку, старясь прижаться щекой к моим ногам. — Простите господин! Я просто спасал себя. И девчонку её спасал!

— А, так ты спасал Чоу, — я делаю короткий шаг вперёд, чтобы Тиба было удобнее целовать мои ноги. Он радуется и прижимается к ним сильнее.

— Да, девчонка тоже была проклятой и я выгонял из неё порчу.

— О, да ты молодец. Выгнал? — наклоняю голову разглядывая его.

— Почти, господин! Почти!

— Ты ведь для всех нас старался, да Тиба? — спрашиваю.

— Да! Да, господин, — он перестаёт целовать мои ноги, садится и начинает плакать. Такие большие слёзы — сейчас, в свет факелов окруживших нас людей, они кажутся каплями лавы.

— Тебя обидели, — говорю я, доставая шигиру и перерезаю им верёвку, которая держит Тиба. — Тебя впору награждать.

— Да, — господин, — он трясёт затёкшей рукой. — И глаз. Они выбили мне глаз. Они!

Он показывает на людей вокруг.

— Успокойся, — я присаживаюсь рядом с ним на корточки. — Никто из них не тронет тебя больше. Никто. Я обещаю. Ты ведь веришь мне?

Он кивает, роняя слёзы. И он счастлив. да.

— Пойдём, — я протягиваю ему руку.

— Куда господин?! — он испугался.

— Не бойся. Я же пообещал тебе — никто их них не прикоснётся к тебе.

Он, боясь вырвать руку из моей, шатаясь встаёт.

— Иди за мной, — я отпускаю его и показываю на ворота. Пока эти ворота ведут в никуда, там даже нет дороги. Пока это просто ворота в пустоши.

Я иду к ним, а он, боясь ослушаться, следует за мной.

За воротами прохожу совсем немного — там впереди уже нет талисманов. Зато есть голодная хидо, которая пришла сюда на запах. На наш запах.

Оборачиваюсь чтобы посмотреть на испуганного Тиба. Нет, он не знает что его ждёт, он просто начал догадываться.

— Иди! — я показываю на сумрак пустошей в одном шаге от нас. Сюда сейчас почти не долетает света из города — отсвет факелов только на наших с ним лицах.

— Я не понимаю, господин, — он растерянно оглядывается на ворота.

— Это твой шанс. Иди.

— Вы прогоняет меня?!

В его глазах удивление. Удивление и страх.

— Прости, Тиба. Ты большой мастер, но я не смогу тебя оставить в Небесном Утёсе. Ты же понимаешь — они не простят тебя, даже если я прикажу тебя не трогать. А я ведь пообещал тебе. Помнишь. Ненавижу нарушать свои обещания.

На его лице отчаяние. И почти безумие, потому что идти безоружным в пустоши можно только сумасшедшему.

Он бросает последний взгляд на ворота и делает неуверенный шаг к границе между последним светом и тьмой пустошей.

— Нет, стой, подожди, — я подхожу ближе и отсекаю ему кисть.

От его воя отступает даже хидо. Отступает всего на шаг, почти утонув в сумраке. И только глаза, в которых вечный голод, следят за нами.

Рыдая от боли Тиба тянется к обрубку второй рукой, словно надеясь остановить кровь, бьющую из раны.

— Нет, так не честно. Не трогай её, — я разворачиваю его к себе и отсекаю вторую кисть.

— Вот теперь иди.

Он держит культи высоко перед собой, и тихо скулит в ужасе глядя на хидо впереди.

— Ну что же ты, — я поднимаю отрубленную кисть и кидаю хидо. Та прыгает, ловя подарок в полёте. Через мгновение раздаётся её торопливое чавканье, ненадолго, а следом за ним — злой голодный вой, словно требование повторить.

— Да-да, — я наклоняюсь и поднимаю вторую кисть. Бросаю и её, радуя хидо.

Ладно, хватит. Слишком много дел впереди.

— Иди же, — пинком отправляю Тиба вслед за кистью, а потом оборачиваюсь и иду к воротам, старясь не обращать внимания на лязганье зубов, хрипы и треск рвущейся плоти за спиной.

Глава 7

Просыпаюсь от очень тихого стука в дверь на пороге Чоу с подносом. Улыбается.

— Вам завтрак господин.

— О! Улыбка, — говорю я. — Твоя улыбка меня радует.

Я сажусь, прижимаюсь спиной к мягкому, бархатному, изголовью постели.

Чоу, смущенно краснея, подходит, ставит мне на ноги поднос и… и собирается уходить.

— Стой, — говорю я.

Замирает. Прямо так и замирает, спиной ко мне.

— Присядь.

Оглядывается.

— На вон тот диван, например, — подсказываю я.

Кивает и усаживается, старательно прикрыв полами платья свои ноги.

— Я рад, что тебе сегодня лучше, — говорю я. — вчера ты была похожа на маленького запуганного зверька.

Она молчит ожидая.

— У тебя есть в клане родные?

Качает головой.

— Никого?!

— Только мама… была.

Опускает голову. Опускает, но тут же поднимает и я вижу в её глазах блеск.

— Спасибо, господин!

— Спасибо?! За что? — удивляюсь я.

— Тиба… Мне рассказали о том, что вы сделали с ним.

Я вдруг понимаю — эта улыбка на её лице, с которой она открыла мою дверь — эта радость… Чоу рада что за неё отомстили. За неё и за мать.