Нерозначники(СИ)

Речушка то в одном, то в другом месте из-под пластушины льда выглядывает, дышит, парит на перекатах, журчит в промытых оконцах быстрой водой.

Стыня сломя голову несётся дело поправлять. Морозит речушку изо всех сил, новым ледком придавливает, острыми глызами оконца запаивает. Тут уж ей, конечно, потрудиться приходится: речка так просто не даётся, лёд подламывает, вырывается. Ледовитка в одном месте закупорит -- глядишь, в другом -- поверх льда вода пошла. Речка другое русло тропит, а то ещё поднатужится, непокорная, в крепком, как Стыня думает, месте, и вот уже вздыбился лёд торосами и ропаками, наползают друг на друга ледяные глыбы. Речка снова на свободе, несёт свои воды в открытую, а Стыня от злости лопается, ещё лише ярится.

...Лема разволновалась не на шутку: почти пять часов уже прошло, а Кита с вершами ни чуть не бывало. Тут уж оковка с живики Ильи сойти должна -- Ма-Мар так и сказал, что Илья через пять часов в себя придёт.

-- Куда ж они запропали? -- Лема поднялась над лесом, и все глаза уж просмотрела. А оставить пост тоже нельзя: вдруг разминутся или мясоеды какие прознают? То-то и оно.

Опустилась на снег вовсе расстроенная и заметалась вокруг стожка. Потом всё-таки решилась...

-- Человечек!.. Миленький мой!.. -- да и кинулась опрометью к домику намётоному. С отчаяньем, словно на погибель какую решилась.

Ткнулась носом в зелёный ворох и скрылась в стожке. Ни единой иголочки не потревожив, растворилась всё одно.

И то верно, на страшную опасность Лема себя обрекла... Никакой бы верша на такое не решился.

Однако и выхода-то иного не было. Пять часов органы телесные без догляда были, а это срок немалый. В любую секунду какой-нибудь сбой произойти может. Человечий организм -- штука хрупкая. И того ему нельзя, и этого. Известно, в неге живёт, к трудностям несвышен. Конечно, глядеть надо срочно, неполадки выявлять в организме.

Очнулся бы Илья -- это полбеды. Повторно оковывать живику нельзя, да и не умеет Лема. А тут самое страшное и случилось, в чём, как помнишь, оковка опасна. Живика Ильи, видно, так намаялась, к тому же душа в Светёлке запропала, что она на жизнь и на тело рукой махнула. Как только оковка спала, она и на место своё отправилась. По органам и не прошлась вовсе. Только её на пути... Лема встретила. Ну и погнала она понурую живику обязанности исполнять.

И теперь в груди у Ильи два маленьких комочка светится. Один -- мерклый вовсе, оцепенело подрагивает, а другой -- вот шустрый! Суетливо по органам телесным носится; у которого побывает, тот сразу же лучшее состояние обретает. У сердца, правда, дольше чем надо находился, зато как застукало! Ровнёхонько, и силы жизненной в нём не в пример больше стало. Да и весь организм ладно заработал. Лемкина это живика искрится, врачует и своей силой делится. Живика Ильи тоже старается, только не так, конечно.

Миновала, стало быть, для Ильи опасность. Вот только теперь... Лема может навсегда в его теле остаться и высвободиться никогда не сможет. Это ведь не шутки с человеческой живикой связываться. Уж такая в ней химия сильная, что кого хошь поглотить может! И верховные, и верши в тело никогда не сунутся. Это живикой никто завладеть не может, а она -- держись от неё подальше! А то придётся Соньку Прибириху ждать: только по крушине и избавление случается. Вот и выходит: случись чего -- куковать Леме до смертного часа Ильи, коротать, стало быть, чужую жизнь. Может, конечно, и сама человеческая живика отпустить -- бывает и такое, -- только всё равно риск большой.

* * *

Идёт Стыня по лесу, деревца обряжает, и надо же, в ту сторону покатила -- понесла ж нелёгкая, -- где Забродки стоят.

Ну вот, уже и заметила...

Ночью-то свет из окошка далеко видать, Стыня его и прихватила кривым глазком. Обрадовалась, зареготала тотчас же: живое жильё! Ходу прибавила, торопится, спотыкается, а всё равно не забывает одёжки раздавать. Хотя про колун и забыла вовсе. Ну и нет-нет да и хохотнёт: вон они избушки, совсем близко. В одной и оконца горят, и дым из трубы курится.

"Внутри кто-то есть... Точно есть..."

Домик Елима, вишь, высмотрела. Его жилишко, конечно, вон две берёзки с одного корня растут, чуть ли не возле самого крыльца. Когда строился, берёзки не срубил, оставил. Пускай, говорит, сестрёнки живут, глаз радуют. С тех пор годков сорок с гаком ушло, а сестрёнки растут, растут, тянутся к небу, и не мешаются вовсе, и красоту дарят, и веники...

Выскочила Стыня из леса и сразу к светлому оконцу кинулась. Интересно ей, вишь, знать, много ли народу в избушке. Притиснулась к стеклу, ткнулась острым носом -- толком-то и разобрать ничего не успела, стекло враз и заиндевело узористо, расписными кружевами зашторилось. Ледовитка по-всякому пробует зрение, и щурит глаза, пальцами подсобляя, и пучит навыкат, а всё равно ничегошеньки не видать. С досады губу закусила и на другое окно накинулась. А там -- та же история. От избушки тепла до дурноты нахваталась, а толком ничего и не высмотрела.

Озлобилась, конечно, с дури давай когтями-сосульками стекло скрести. Да только ещё лише наледи набухала.