Нерозначники(СИ)

Всё, Белянушка! Всё! Не говори ничего больше. Ты уж совсем растревожилась, дрожишь вся. Ложись, карюха, спи, хорошая, не надо, не рассказывай. Сердце-то как понесло! Ох и молотит! Сейчас, сейчас, всё хорошо будет. Потерпи...

Ну вот, теперь ровно стучит, спокойненько.

Белянка уронила голову, вытянулась на мягкой подстилке и закрыла глаза.

Спи, Белянушка, спи. Беги на полянку, гоняй бабочек по облакам. А я и так всё узнаю...

* * *

Спрашиваешь, как волки на Елима с домочадцами напали? А Белянка тебе докуда сказала? А, вот до сих пор... Ну, ясно, ясно...

Темненько уж было, когда Белянка встала. Так испугалась, сердешная, что ни в какую дальше идти не решилась. Широко ноги расставила, упёрлась, а бока её прям ходуном заходили -- дрожмя дрожит, и совладать с собой не может. И так жалистно заржала и испуганно, что Елим сам страх в сердце пустил.

-- Чевой ты, дочка? -- старик вылез из саней, подошёл к Белянке и ласково потрепал лошадь по холке. -- Испугалась, родненькая?

А Белянка вдруг шало дёрнулась на дыбки и задушено захрапела.

-- Что ты, что ты!.. -- совсем растерялся Елим, в страхе оглядываясь вокруг.

Ночная Важенка сверху окресы освещает, и по белому снежку далеко приметно, а Елиму всё равно ничегошеньки не видать, и тихо в лесу. Морочная тишина и есть. Только тёмные силуэты деревьев тревожно означились, будто беду за собой прячут.

-- Ничего, милая, ничего, дочка, -- успокаивал старик Белянку. Гладил по шее и шептал ласковые слова. -- Сейчас домой уж придём, недалече ужо осталось. Не хочешь идти? Постой, родимая, отдохни, Белянушка.

Потом к Сердышу повернулся и закричал:

-- Сердышка, чевой-то у нас Белянка не в себе, беда с ней.

А тот на мгновение какое-то оглянулся и снова уши наустаурил и уставился на еловые угоры. Высмотрел, верно, что-то между деревьев. И вдруг зарычал. Скалясь, он повернул голову в другую сторону -- что-то высмотрел и там. Поджал хвост да, взрыкивая, попятился к Елиму и Белянке.

-- Эхма, светляки... -- увидел наконец-то и старик.

Между деревьями то тут, то там зелёные огоньки вспыхивают -- прямо напрямки волки с леса наближаются.

Это, знаешь, Юлька-косулька придумала. Надоело ей, слышь-ка, одной по лесу мыкаться. Только Мираш по лету вернулся, а тут опять в город умотал. Скучно, и поговорить не с кем. Из Смолы Аникаевой и слова не вытянешь, а Савин Баин -- что, лучше, что ли? Такой же молчун. Да ещё успокаивай его всегда, страхи от него отгоняй.

Как, думает, Мираша назад возвернуть? Ну и намыслила волков на Елима напустить (открыл ей, знаешь, Мираш тайну-то всё-таки, ну, про то, что Елим после скудельной жизни с ними вместе лесовать будет). Двух зайцев, стало быть, подбить решила. И волков по числу убавить, и Елима "в семью поторопить". Даже трёх, получается: Мираш тут же и вернётся -- что ему в городе этом делать? А Елим когда лесовином станет, пускай и летит в этот город, ищет там сколь хошь для своей внучки жениха.

...Елим враз ружьё с заплечья сорвал, разомкнул замок негнущимися руками, мельком глянул в пустые глазницы стволов да и загнал патроны. Запасу-то у него и вовсе никакого: этих два и в патронташе всего один остался.

А волки надвигаются, зловеще тихо так-то, ни взрыка, ни гнусавого волчьего позыва. Будто и не волки, а приведения всё одно. Только волки самые природные и есть. Стая в семь хвостов, получается. Два матёрых, три переярка и две волчицы. Одна волчица -- колченогая и, видать, старая, потрёпанная вся. А вожак такой здоровущий, что перед другими на отличку. И волки-то все -- с чужих краёв, -- и где их Юлька нашла?

Волки дорогу перекрыли, а сани разворачивать вовсе дело гиблое. Елим матёрого, что напрямки стоял, выцелил да громыхнул прям по зелёным глазищам. Тот взвизгнул, перекувыркнулся через голову да и затих недвижен.

-- Давай, родимая! Дочка!.. -- Елим легонько подстегнул Белянку поводьями по бокам, та и рванула с места.

Волки только самую малость выстрела испугались (эх, нагрозила им Юлька-косулька: дескать, выхода у вас нет, так и так погибать...), кинулись с разных сторон на Белянку с Елимом, не дали ходу-то.

Сердыш тотчас же и ввязался в драку, выцелил глазком самого здоровущего, другого матёрого волчину -- вожака решил положить, -- и кинулся на него. Разом по снегу ревущий клубок покатился. Полетели ошмётки шкур во все стороны.

Елим на переярка ружьё вскинул, а тот уже стремительно взметнулся ввысь, метясь клыкастой пастью на шею Белянки. Но кареглазая так вовремя на дыбки поднялась да правым копытом как саданёт ему по морде -- со всей, понимаешь, мочи. Скользом, правда, получилось, а так бы зашибла точно. У волка что-то там, в пасти, хрустнуло, а сам он кивершнем покатился, покатился, хватаясь за разбитую челюсть.

-- Во стерва! Она мне зуб выбила! -- злобно завыл он.