Нерозначники(СИ)

К Тале так беда докучая прицепилась, что впору и в отчаянье впасть, а у Ленки-плясуньи вдруг в голове думка шальная объявилась... И крепко, слышь-ка, села -- всеми крючьями уцепилась и никак её не прогонишь. "Глянь-ка, что ли, -- подбивает мыслишка,-- какой там жених из себя..." Поначалу Лена и слушать не схотела: у самой, вишь, доверия к себе нет, уж не впервой женихов у подруг отбивает. Известно, силу свою знает. Сколь уж раз было -- посмотрит на мужчинку томными глазами, с нежностью и с призывом каким-то, ну и тот вдруг сам не свой становится... Что и говорить, такие уж у неё трясинистые глаза -- зачаруют запросто, и уж неспроста вырваться.

Однако мыслишка что-то уж цепко прилипла. Крепилась Лена, крепилась, а всё-таки не сдержалась. Ладно, думает, одним глазком гляну из укрытия и назад вернусь.

В отдельную комнатку Лена тихонько прошла и тайно в тело верши перевернулась. Тут же себе и двойнятку изладила. Потом живика-коренница обратно в скудельное тело превратилась -- эта возле Тали осталась, а двойнятка на крылах в Забродки во весь дух понеслась.

Сама-то Лека Шилка давно уже узнала, что Елим тустороннее видеть может. Мираш ей открыл, конечно, по тайности-то и по дружескому участию, да и сама она один раз на глаза к старику наскочила. Елим тогда ничего не понял -- сдаля Ленку-плясунью окликнул, не догадался, понятно, что она навроде призрака. Ленка тогда от него так сиганула, что только юбчонка за деревьями мелькнула. Озадачила тогда старика, подумал он, вишь, что пужнул ненароком девку.

Вот и сейчас учённая уже в Забродки прилетела. Так же как и Мираш, с букашку росточком стала и махонькая к Елиму в избу забежала.

Глядит Лека: девушка какая-то возле печки сидит и на Илью уж больно без утайки смотрит. Удивилась сильно; откуда, думает, в этой глуши такая красавица-молодица объявилась. Однако вскоре догадка её и осенила. Неужто, думает, кто-то из верш в человечьем обличии явился? Подивилась сильно и в толк никак не возьмёт, кто это методу такую придумал -- эдак Талю с Ильёй сводить... Что-то уж больно хитро.

Вовсе Лека с панталыку сбилась, и опять к ней побида с новой силой подступилась.

"Хорошо ещё, -- думает Лека, -- что я Талю не привела. Вот ведь что придумали! Ох и подлость какая! Ну, ничего, это вам боком выйдет..." Ну и решила в Ленку-плясунью обернуться, чтобы, стало быть, в гостях у Елима побывать и в разговоре дружном поучаствовать.

Тут же и поспешила из дома. Ближайших деревьев достигла и тихонько в схоронке за пушистой ёлочкой встала. Здесь и надумала облик сменить. И вдруг её тусторонняя сила сбой дала... Вместо человечьего облика, превратилась она... в утку-крохалиху. И ладно бы тусторонней сути, что с ней не раз случалось, а то ведь в самую что ни на есть природную плоть облачилась.

И живика, стало быть, в укупорке застряла.

Забилась утка Лека на снегу и никак образ сменить не может. Всякую методу вежескую применила -- ничего не помогает. По сторонам глянула, и будто ей не мил зимний лес. И непригляден, и словно с угрозой навис. Да и холод Лека почувствовала. Студа под перья полезла, колет и охолаживает, а лапки и вовсе разом закоченели. Утка Лека одну лапу подогнула, затем вторую ласту прибрала. Потопталась ещё на снегу, потом на дерево взлетела. А на ветке-то не больно-то и теплее оказалось, да и с утиными лапками на деревьях не насидишься. Навыка-то нет. Повертела Лека утиной головой в разные стороны, и мясоеда никакого не видать, хоть бы волк или лиса на выручку. Помаялась ещё чуть и надумала: "Надо к Елиму идти -- что зазря мучится? Пускай они из меня суп сварят. Так живику быстрей всего освободить можно".

На это время у Елима в избушке вовсе весёлый разговор пошёл. Лема уже оправилась от воспоминаний горестных и опять к Илье потянулась. Знай смеётся звонко и ласковым взглядом его обнимает. А тут вдруг все и притихли...

Со двора опять кряканье утиное донеслось.

-- Чевой-то со слухом у меня... -- посомневался Елим. -- Почудилось, будто утка крячет...

-- Я тоже слышал, -- сказал Илья и потянулся к окну.

А Оляпка уже к дверям прошла и тявкнула призывно. И Сердыш голову поднял.

-- Неужто и впрямь... посередь зимы... в такой-то мороз?.. -- засуетился старик и зашаркал в сенцы.

Входные дверки отворили и вовсе удивились. Утка на крылечке топчется, и не домашняя там какая-то, а самый что ни на есть дикий Чешуйчатый крохаль.

-- Эхма, крохалиха... -- растерялся старик. -- Да как же это?..

Утка будто не испугалась ни собак, ни людей, закрякала только шибче, натужно и отчаянно, и затрясла тяжёлой гузкой.

Елим её на руки взял, и крохалиха сразу притихла. Завертела длинной гибкой шеей и глазами бусинками на старика будто бы благодарно глянула...

-- Эхма, бедовая, -- погладил Елим утку по растрёпанному хохолку. -- Как же энто ты в зиму осталась?! Не успела на крыло встать? Ально ранета?

Илья тут же -- по удали молодецкой -- предложил утку на сковороде зажарить... Лема на него впервой укорчиво посмотрела и жалостливо попросила, чтобы не губили "бедненькую уточку". И Елим тоже своё слово сказал.