Нервные государства

В условиях отсутствия стратегических целей находки датологии демонстрируют странную банальность, если не очевидность. Google может сообщить нам, что люди ищут «лекарство от гриппа» раньше, чем заболеют. Uber известно, что потребность в такси в центре Манхэттена наиболее высока в определенное время ночи по пятницам. Facebook знает, что мужчины сорока лет в одном из пригородов Бристоля любят крафтовое пиво и группу Radiohead. Ничего из этих фактов не значит ничего особенного. Однако для всякого, кто ищет способ предугадывать и контролировать такие вещи (и делать это оперативно, в реальном времени), эта информация имеет колоссальную ценность.

Центральной проблемой в традиционной статистике является необходимость гарантировать, что их наборы данных и модели являются репрезентативными. Если необходимо провести опрос среди группы населения (к примеру, посредством голосования), требуется приложить усилия, чтобы ее состав приблизительно отражал общие пропорции в составе общества. Методики репрезентативной выборки стали использоваться с 1920-х годов и сыграли важнейшую роль в появлении опросов общественного мнения. Достижение репрезентативности является поистине демократическим стремлением, коль скоро ставит своей целью гарантировать, что факты в равной степени учитывают всех членов общества, хотя по ряду причин этого может и не получиться. Электронный анализ, в свою очередь, обычно принимает данные в том виде, в каком они были зафиксированы. Вопрос, кого или что эта выборка «представляет», – дело второе. Таким образом соблюдать интересы граждан в данном случае становится сложнее.

Взамен электронный анализ предлагает невероятную чувствительность к изменчивости настроения и поведения, что проявляется в предпочтениях потребителей, потреблении электроэнергии, да и вообще любым движениям и мыслям, способным оставить какой-то след. Вместо того чтобы изучать «репрезентативную выборку», датология предполагает наблюдение за максимально большим количеством людей, которое у технологических гигантов, как Amazon, Google, Facebook и т. п., поистине огромно. Эти платформы не только отслеживают поведение пользователей далеко за рамками своего штатного применения (к примеру, Uber продолжает следить за пользователем после завершения поездки, а Facebook – за тем, какие веб-страницы посещаются кроме него), а некоторые формируют профили по людям, не имеющим у них учетной записи, исходя из следов, оставленных теми в других местах. Столь масштабная слежка позволяет создавать невероятно детальные профили тех, на кого она направлена, но, как правило, она не используется для формирования достоверного портрета общества в целом. Анализ данных не дает исчерпывающих фактов, таких как «безработица среди молодежи» или «грамотность», но обнаруживает кластеры чувств и трендов, которые могут стать целью для рекламы или политической кампании.

Такая эмоциональная чувствительность позволяет реализовать теоретически жесткие формы контроля в интересах тех, кто стремится повлиять на публику. В 2017 году Facebook выпустили закрытый отчет для рекламодателей, где хвалились тем, что добились возможности определять подростков, переживавших «уязвимость», «беспомощность» и «потребность в стимуле уверенности в себе», полагая, что они будут более чуткими к определенным видам рекламы[204]. Не будь он слит в мае 2017 года одной из австралийских газет, этот метод маркетинга так и остался бы в тайне от общественности, – еще одним «неизвестным известным», определяющим наше повседневное окружение.

Цифровые технологии привели к тому, что практически любая культурная особенность может быть численно измерена. Аппаратные возможности, позволяющие собирать и анализировать такие сведения, были разработаны перед лицом определенных угроз с воздуха, для борьбы с которыми оказалось мало человеческого разума и традиционной экспертизы. Сегодня наша повседневная жизнь структурируется по методикам разведки, разработанным для планирования и предотвращения ядерных ударов. В результате, хотя некоторые аспекты нашего быта становятся все более и более послушны нашим спонтанным личным порывам, перспектива мирного консенсуса кажется все менее заметной. Тем временем возможности мобилизации людей в полувоенной манере достигли беспрецедентных технических высот. Одним из последствий этого стало то, что политические дискуссии, в особенности те, что ведутся преимущественно в сети, начали больше походить на конфликты.

Стремление к войне иными средствами