Нервные государства

Однако данная философия не проводит никаких четких различий между соревнованием интеллектуальным и экономическим. С момента, как мы начинаем полагаться на дарвинистские процессы мутации и вытеснения, стремления к богатству, власти и истине постепенно сливаются воедино. Это представляет собой очевидные прямые угрозы роли фактов в обществе. В конце концов, если ценность знания определяется в первую очередь рынком, то вопрос не в том, насколько достоверно оно описывает мир, а каков его маркетинговый потенциал. До 2007 года инвестиционные банки имели возможность обманывать своих клиентов за счет привязки неочевидных рисков к продаваемым ими деривативам. Однако это имело успех лишь потому, что эти самые деривативы были проанализированы профессиональными специалистами по кредитным рейтингам, выставлявшим им оценку AAA, что означало минимальный риск. Таким образом рейтинговые агентства зарабатывали, получая от инвестиционных банков вознаграждения за это. Как правильно заключил Мизес, рынок – это пространство субъективных впечатлений и мнений. «Истиной» может быть что угодно до тех пор, пока оно не вытеснено чем-то другим.

Более того, в чистом виде идеология свободного рынка делает социальный дарвинизм принципом организации общества, что неизбежно приводит к резкому росту неравенства. Согласно ему после потрясений 1970-х годов «проигравшими» оказались те группы населения и отрасли, которые не успели сделать нужный шаг или изменится, такие как корабелы из Глазго или автомобилестроители из Мичигана. Дело не в том, что западные отрасли совершили какую-то ошибку или вдруг сделались менее продуктивными, а в том, что они упустили шанс измениться и в итоге стали ущербными в сравнении с конкурентами. Как и в условиях естественного отбора, постоянство – значит уязвимость. С данной точки зрения, те регионы, социальные группы и культуры, связанные с упадочными отраслями, утратили свое значение в общем состязании. Вытесненные и отброшенные, они более не имеют веских причин существовать в своем нынешнем виде.

Атаки на социальное здравоохранение США сопряжены с очевидными рисками в отношении смертности среди бедных слоев населения. Согласно одной из оценок 2017 года, если бы Республиканская партия сумела упразднить программу «Obamacare», в ближайшее десятилетие погибло бы 208 500 человек[182]. Возникает вопрос, рассматривают ли это либертарианцы как нечто однозначно плохое – находят ли они эти жизни достойными продолжения? Или же они довольны этой своего рода рыночной евгеникой, где конкуренция определяет успех и провал на биологическом уровне? Последствия для физического и душевного здоровья от условий постоянного состязания и снижающиеся шансы «выигрыша» со временем становятся все более явными. Рост присутствия в жизни физической боли, особенно в США, является симптомом перенапряжения умов и тел. Среди героев тысяч трагических историй, сопутствующих американской опиатной эпидемии, есть множество молодых людей, которые начали пользоваться обезболивающими, чтобы справиться с физическими нагрузками от игры в футбол[183], так как спорт виделся им единственным способом попасть в колледж. Ирландия, пусть в меньшем масштабе, пострадала от аналогичной проблемы с обезболивающим «кодеин».

По мере развития постиндустриальной экономики все больше людей оказываются загнаны в ситуации, когда им остается полагаться на свои тела как на последнее средство, работая велокурьерами или вовлекаясь в проституцию, просто чтобы выжить. Так называемая «гигномика», где цифровые площадки формируют сверхгибкие и низкозарплатные рынки труда, где продаются небольшие отрезки почасовой работы, рассматривает труд как нечто, не обладающее никаким социальным значением сверх собственной рыночной цены. Склады корпорации Amazon управляются с минимальным вниманием к различиям между человеком и машиной, что выражается в посещениях уборной по расписанию и разработках нательного оборудования, что будет направлять каждое мелкое движение по максимально продуктивной траектории. С точки зрения либертарианства, единственное значимое социальное различие имеет место между ничтожным меньшинством облеченных властью предпринимателей-визионеров и миллионами бесправных людей под их контролем.

В более утрированном понимании видений Мизеса и Хайека прогресс гарантируется в том смысле, что сильные и богатые вольны менять мир так, как пожелают. Эти новоявленные Наполеоны доказали свое превосходство над остальными и в силе, и в способности адаптироваться, а их богатства – тому подтверждение. К 2018 году половина богатств всего мира оказалась в руках всего сорока двух персон, демонстрируя распределение, какого не видали с ранних годов XX века[184]. Джеф Безос, основатель Amazon и самый богатый человек на свете, ныне каждую минуту зарабатывает в разы больше, чем среднестатистический американец за год.