Несчастный случай. Старые грехи

«Бог мой! Неужели же он не понимает, что сотворил с матерью своей ложью? Неужели его не мучает совесть?» — Тамара смотрела на лицо человека, которое столько раз целовала, и чувствовала подступающий к горлу спазм.

Под ее испытующим взглядом Новак встал и как ни в чем не бывало оправил лацканы пиджака.

— Да! Это мой комплекс! Но я борюсь с собой! То, что моя мать в закрытой клинике, никому не вредит, — Новак сжал кулаки, — вредит другое.

Тамара опешила от такой его реакции. Она не ожидала, что так легко попадется на эту старую удочку: — хочешь избежать нападения, обвини сам.

— Что именно?

— Если кто-то сует нос в чужие дела. Ты разве не поняла до сих пор? Шульга мстит мне за то, что у нас все хорошо! И это пакости с его стороны. Но и ты тоже хороша, Тома!

— А ко мне-то какие претензии? — Она нервно рассмеялась и отступила на пару шагов. Ей почему-то захотелось сейчас держаться от него подальше.

— Да, мать — моя тайна, но она невинна по сравнению с твоей. — Новак говорил совершенно спокойно.

— И в чем же я виновата? — Тамара наклонила голову на бок и сощурила глаза.

— Ты встречаешься с Шульгой. Втайне от меня.

— Это была случайная встреча. Я не считала нужным сообщать тебе о посещении кладбища. Это было очень личным, к чему ты не имеешь отношения. Я не знала, что там будет Борис.

— Хорошо. А в парке вы тоже случайно встретились?

— В парке? Когда? И откуда ты знаешь?

— Знаю! И не только об этом. Я могу назвать каждый день, место и время!

Тамара секунду-другую переваривала услышанное. Затем побледнела и взялась за стол. Голос ее стал бесцветным и сиплым:

— Виктор! Ты следил за мной? Не могу поверить — ты опустился до слежки!

И тут Новак понял, что в запале сказал лишнее. Он попытался все исправить:

— Тома! Послушай!

Но Тамара покачала головой, отгораживаясь от него двумя руками.

Новак остановился на полпути к ней.

— Тамара! Ты меня не так поняла! Давай поговорим спокойно!

Но она не желала больше разговаривать. Выпрямившись и убрав с лица непослушную прядь, она решительным тоном ответила:

— Я все поняла правильно, господин Новак! А главное — очень вовремя!

Тамара вскинула голову и, прихрамывая, вышла из кабинета. Монстеры в напольных вазонах закивали лаковыми стеблями от поднявшегося сквозняка, будто бы в прощальном жесте. Хлопнула дверь.

Новак схватил журнал и швырнул его в угол. «Что делать? Что теперь делать?» Судорожно перебирая варианты в уме, он расстегнул вторую пуговицу сверху на рубашке.

24

Собирая вещи в своем кабинете, Тамара вдруг обнаружила, что ей не во что их складывать. Нужна была большая коробка. На кухне она видела одну, в которой доставляли пачки бумажных полотенец.

Все так же прихрамывая, она прошла через весь коридор офиса на кухню, едва удерживая себя от желания броситься бегом. Ей было страшно. «Бессовестный поступок, причем сразу два: «похороненная» мама и слежка, приподняли край маски, из-под которой вдруг обнаружилось лицо представителя совсем другого вида. Рептилия. Холодные глаза с вертикальной черточкой зрачка!»

Когда-то уже Виктор снился ей таким в кошмаре. Она еще начала после этого сна шить куклу в терапевтических целях, собирая воедино мозаику своей личности.

«Нет, нет! Такого не может быть. Виктор был близким ей человеком, чтобы… Что бы что?» Тамара осеклась.

Для нее понятие совести было настолько незыблемым и привычным, что срабатывало как рефлекс. И поэтому, когда Виктор вдруг поступил так с матерью, она попыталась поскорее дать этому свои объяснения: «Он подкидыш, травмированный в детстве. Возможно, его мать совсем не любила его и даже наказывала, применяя рукоприкладство, пока он не вырос достаточно, чтобы дать сдачи. А в случае со слежкой он был просто ослеплен ревностью. Трудно винить его в том, что у него сдали нервы, ведь Шульга — достойный соперник, что ни говори. К тому же, я действительно встречалась с Борисом. Правда, не в романтическом плане, как подозревал Виктор». Тамара вспомнила, как читала у американского психолога Марты Стаут: «Совесть — наш всезнающий надсмотрщик, устанавливающий правила во всех наших действиях и определяющий меру эмоционального наказания, когда мы эти правила нарушаем».

«Возможно, поэтому Виктор так много работал по ночам? А лишение отдыха было его мерой наказания самого себя? Хватит его оправдывать! Ведь он совершил преступление и в том, и в другом случае. А если бы я стала его женой официально? Он бы приковал меня наручниками к батарее?» Эта дикая мысль отчего-то не показалась ей бредом воспаленного воображения.