Несколько месяцев — целая жизнь

Потом голоса расплываются, исчезают и остается только сон, а во сне лукошко со спелой черешней и цветастое платьице, они с Элей рвут черешни вдвоем, в пустом саду; невесть откуда возникает багровый закат, и Петрек уже отнюдь не всегдашний Петрек, а со шпорами, словно ковбой, в широкополой шляпе, и за изгородью фыркает заждавшийся конь.

«Я преследую Джерри Мак-Куина».

«Умоляю, береги себя».

«Не бойся. Я попадаю в пятидесятицентовую монету с закрытыми глазами».

«Неужели?»

Вместо ответа гремит выстрел.

Удивительно, но, прежде чем сон доснился до конца, пришлось вставать, так как наступило утро. День начался с визита трех Лесняков и Славека. Они извинялись, что не зашли вечером за комиксами и марками, но, сам понимаешь, Петрек, всякое бывает…

Самое прекрасное у дедушки то, что здесь не заставляют тщательно мыть уши и чистить зубы, пить горячее молоко, съедать четыре бутерброда и два яйца всмятку. На столе — хлеб и молоко, масло и баночка меда, сыр, а дедушка то ли в саду, то ли на пчельнике, то ли у кроликов. Действуй, внучек, сам, если охота, ты почти взрослый.

— Покажи Клосса, — неймется Леснякам. — И марки.

Пока Петрек стоя утоляет голод, гости обстоятельно знакомятся с приключениями аса польской разведки.

— По телевизору было интереснее, — заявляет Лесняк-средний, перевернув последнюю страницу.

Зато Турок, сын Утеса, возбуждает подлинный энтузиазм.

— Ой, гляди! Он влетел в пещеру, и Годила сейчас его схватит.

— Он удерет.

— Не удерет. Представляешь, какая у нее скорость? Всех догонит.

Но Туроку удалось избежать клыков ужасного чудовища, впрочем только для того, чтобы угодить в подземную реку, кишащую длинномордыми крокодилами.

— Ой, если бы у нас в котлованах такие водились?

— И что?

— Ты бы тоже струхнул, не задавайся.

— Милиционер бы застрелил, — высказал свое мнение Лесняк-меньшой.

— Для этого нужно специальное ружье, — строго одернул брата старшой, — которое пулями «дум-бум» стреляет. Если не знаешь, не мудри.

Лишь после того, как все вымыли руки, Петрек выкладывает кляссер. Вот СССР, полет «Союз — Аполлон», разумеется, целый блок, вот венгерская космическая серия, а тут Рос-Ал-Кхойям и Йемен, портреты астронавтов. При виде такого богатства Лесняки и Славек умолкают, глотают слюнки, делается так тихо, что слышен шелест папиросной бумаги и жужжание мух.

— Ой, как много. Наверное, весь магазин купил.

— У отца абонемент, — поясняет Петрек со сдержанной гордостью. Марки действительно очень красивые, не какой-нибудь брак, крупные, многоцветные полные серии.

Через несколько страниц марки образуют пеструю мозаику: собаки, цветы, автомобили, пейзажи, портреты знаменитых людей, локомотивы, птицы — одним словом, материал для обмена.

Лесняки оживляются, старшой выкладывает свой собственный кляссер, заполненный такой же пестрой смесью.

— Я дал бы тебе Монако за эти два лимузина.

— Идет. Я бы взял еще Нигерию со змеей.

— Что даешь?

— Венгерский паровоз.

— Иди ты! За Нигерию одну Венгрию?

— А ты что бы хотел?

— Если дашь паровоз, и Парагвай с бананами, и еще ГДР, то буду меняться.

У крольчатника разговор продолжается, ушастики с любопытством поглядывают сквозь сетку.

— Как, по-твоему, Петрек, насчет марсиан — правда или нет? В газете писали, что неизвестный космический корабль похитил двух человек. Обмерили их, взвесили и отпустили.

— Я читал.

— Венера отпадает, — размышляет вслух Лесняк-старшой. — Там в атмосфере разные ядовитые газы. Зонды уже исследовали, а о Марсе еще ничего не известно.

— Они не обязательно прилетели с Марса.

— А откуда?

— Не знаю, но таких систем, как наша, очень много, и там есть свои солнца и свои планеты.

— Вот бы приняли меня в космонавты! — вмешивается ни с того ни с сего Лесняк-меньшой. — Я бы всюду долетел.

— Разревелся бы, если бы тебя для проверки пропустили через центрифугу.

— Вовсе нет, — протестует младший отпрыск рода Лесневских. — Я гожусь.

— Мух ловить годишься, — урезонивает его старшой. — От горшка два вершка, а задаешься.

Кроликам надоел этот разговор, и они убрались подальше от сетки. Стоят и болтают, а нет чтобы угостить морковкой.

Перед обедом дедушка позвал Петрека в сад — вдвоем им пара пустяков прополоть грядки с помидорами, а дедушке некогда, вечером надо отлучиться по важному делу.

Разгребая тяпкой пухлую землю и не поднимая головы, Петрек спрашивает (дедушка не признает разговоров во время работы: дело есть дело):

— О каком море ты говорил вчера?

— О Северном.

— Когда ты там был?

— В войну. На работах.

— Ты никогда не рассказывал, — замечает Петрек с досадой.

Он интересуется войной, читает книги, расспрашивает отца, но у того нет интересных воспоминаний о той поре.

— Слишком маленький был, не помню, — обрывает он расспросы.

А тут выясняется, что дедушка столько лет скрывал свои военные приключения!

— Рассказывать почти не о чем.

— Дедушка, как тебя схватили? Ты попадал в гестапо?

— Нет.

Разговор обрывается; дедушка пропалывает грядки, стоя на коленях; Петрек — сидя на корточках; жужжат пчелы над цветами; ссорятся скворцы из-за последних черешен, затаившихся под листьями.

— Почему не хочешь рассказать, дедушка?