Несколько месяцев — целая жизнь

Они могут не видеть, а Петрек видит это прекрасно. Достаточно взглянуть на ее дрожащие губы, на растерянные глаза.

Внезапно он бросает мяч мягко и несильно, прямо ей в руки, даже трехлетний ребенок поймал бы. В то же самое мгновение Петрек спотыкается, чувствуя, как мяч с громким шлепком попадает ему в спину. Конец, он вылетел, Эля выиграла, девочки поднимают радостный визг.

— Ты умышленно, — обвинил его Мариан. Не было в этом обвинении особого упрека, Мариан поступил бы точно так же, если бы ему довелось играть против золотоволосой. — Ты умышленно дал ей выиграть.

— Я споткнулся.

— Ну да! Так я тебе и поверил.

…Впереди бежит Муцек, оглядывается, останавливается, поджидая их обоих, Мариана и Петрека, когда они по вечернему холодку возвращаются домой.

— Не говори ребятам, что я играл, — просит Петрек.

— И так узнают. — Мариан морщится с видом, который не сулит ничего утешительного. — Житья тебе не дадут. — И добавляет: — Хоть бы выиграл, а ты проиграл. Засмеют.

Вопреки этим устрашающим прогнозам, Петрек не жалеет, что подставился под удар Эли. Ночью ему снится, что он рыцарь, может, сам сэр Ланселот. Застонала земля под копытами стремительного скакуна, когда он погнался за мерзким негодяем, который похитил прекрасную даму. Дама зовет на помощь, ломает руки, и вот Петрек уже мчится с нацеленной пикой.

— Ты так кричал во сне, словно тебя обдирали заживо. — Дедушка режет хлеб, косой луч солнца падает на стену. — Что тебе снилось?

— Не помню.

Это неправда, Петрек отчетливо помнит свой сон, но как расскажешь дедушке, что снилась ему Эльжбета Лесневская, Эля, она же Морковка? Нечто подобное вообще никому не должно сниться.

Дедушка с утра принарядился по-праздничному — белая рубашка, галстук, черный пиджак.

— Куда собрался, дедушка?

— К бабушке иду.

Именно теперь, в июле, очередная годовщина смерти бабушки, и, как всякий год, дедушка отправляется на кладбище.

— Я пойду с тобой.

Обычно дедушка спрашивал Петрека, пойдет ли он, в этом году внук опередил вопрос.

— Тогда пошли. Подберем букет.

Скрипнув калиткой, они прошли в цветник, дедушка срезал самые красивые розы, бархатисто-пунцовые, пахнущие росой, темно-лиловые ирисы на высоких стеблях, восковой белизны лилии с вывернутыми лепестками, красоднев, похожий на узкие языки пламени, розоватые пуховки спирии и широкие зеленые листья папоротника. Букет получился огромный, почти с Петрека.

— Вот беда, георгины еще не цветут. Бабушка их любила.

Потом дедушка успокаивает себя:

— Она и розы любила. Особенно красные, которые потемнее, сорта «Дон-Жуан» или «Армстронг».

Петрек немного помнит бабушку. Она всегда лежала в постели, удивительно маленькая на взбитых подушках, после удара у нее отнялись ноги. В воспоминаниях образ бабушки неразрывно связан с разноцветными клубками шерсти, так как в ее руках неустанно сновали вязальные спицы. Когда нитка раскручивалась, по ватному одеялу катался клубок, красный, голубой или желтый. В день похорон лил дождь, только отец пошел на кладбище, мама и Петрек ждали в костеле. Еще не хватает, чтобы все получили воспаление легких, сказала мама. Это было давно, шесть лет назад.

На песчаных дюнах за поселком шумят черные сосны, под их сенью клонятся к земле деревянные кресты, кое-где можно разобрать полустертые надписи. Есть и другие могилы, обрамленные бровкой из блестящего камня, с золотыми надписями на мраморных надгробьях, фотографиями на фарфоре, огромными венками из жестяных листьев и зелеными скамейками, на которые садятся навещающие.

Бабушкину могилу не спутаешь ни с какой другой, хотя крест самый обыкновенный. Этот кусочек земли цветет, пестрит узкими лезвиями листьев в белых накрапах, отороченный ползучими камнеломками и заячьей капустой, вскипает ажурной зеленью папоротника. Дедушка наносил сюда корзиной земли, выгреб белый песок, выжженный солнцем и вымытый дождями, а вместо него рассыпал пухлый чернозем, оберегал саженцы от зноя, прикрывал еловым лапником на зиму.

— Положи цветы в ногах. — С минуту дедушка смотрел на крест. — Мне надо малость поговорить с бабушкой, подожди меня у ворот.

Слоняясь без определенной цели среди сосен, перекошенных крестов и полированного мрамора, Петрек исподтишка посматривал на деда. Тот недвижимо стоял над зеленым покровом бабушкиной могилы, уронив руки, словно окаменелый. Издали не было видно, шевелятся ли его губы, но Петрек мог бы поклясться, что дедушка молчит, ведя этот странный разговор.

Так продолжалось довольно долго. Потом старик наклонился, что-то поправил в охапке цветов, расправил лепестки роз, растрепал кружева папоротника, шире разложил лилии.

— Поскучал, внучек, но терпи, иногда приходится.

— Дедушка…

— Ну?

— О чем ты говорил?

— О чем-то важном.

— Но разве можно…

— Можно.

Они были уже далеко от дюн, сосен и крестов, старик шагал медленно, и Петреку невольно приходилось умерять пыл, хоть он и торопился. Лесняки пригласили его на совместную уборку чердака. Пан Лесневский имел обыкновение придумывать для своих сыновей полезные занятия даже во время каникул, а потом проверял, как выполняются его поручения.