Несколько месяцев — целая жизнь

Трудно было бы Петреку объяснить, почему его влекло сюда, это вообще было почти необъяснимо. Собственно, дедушка без этого сада вроде бы не воспринимался. А когда увидишь, что сад цветет и плодоносит, как и в прежние годы, дед становился самим собой. Но об этом нельзя было говорить ни громко, ни шепотом.

— Была бы честь предложена. Утром наберешь лукошко, пани Михалина возьмет. Она за морковкой должна прийти.

Итак, все было, как всегда, и пани Михалина, и морковка, и эта сладчайшая клубника. Теперь с чистой совестью можно было взять велосипед и выехать на песчаную дорогу.

…У велосипеда тугие камеры, рама вытерта, легко ходит цепь, видимо совсем недавно смазанная.

— Дедушка, твоя работа?

— Может, моя, может, нет. Кто знает?

В легком облачке пыли затрусил у заднего колеса Муцек, высунув розовый язык и усердно помахивая хвостом. Узкая тропа сама стелется под колесо. Вот это настоящая езда! Разве сравнишь ее с петлянием по тротуарам родного микрорайона — среди прогуливающихся старушек, теток с тяжелыми авоськами и снующей повсюду мелюзги. Отец не велит выезжать на мостовую. Вместе с ним — пожалуйста, но этого «с ним» еще ни разу не было, хотя постоянно велись разговоры о покупке складной модели и о том, что при сидячем образе жизни поездки на велосипеде весьма желательны. До сих пор у отца не нашлось для этого времени. Может, на будущей неделе, может, через месяц, отговаривался он, велосипед не заяц, в лес не убежит. Вот добьем план, вот Михальский вернется из отпуска, вот голова будет посвежее…

Тут можно ездить без рук. Петрек складывает руки на груди, педали крутятся легко, зазевавшаяся курица с громким кудахтаньем бросается прочь.

— Эй, ты! Надолго?

Ребята дожидались его на обычном месте: Мариан, Славек и трое братьев Лесневских, которых все называли: Лесняк-старшой, Лесняк-средний и Лесняк-меньшой.

Шаркнув колесом, Петр залихватски притормозил возле них.

— Почти на месяц.

— Здорово, — сказал старшой и поинтересовался: — Куда едешь?

— На котлованы.

— Мы уже купались. Жарковато, верно?

— Да.

— Комиксы привез?

— О капитане Рысе и Клоссе.

— Порядок, заглянем к тебе вечером. Сейчас не выйдет. Отец велел его дождаться, будем собирать черешни. И ты нам поможешь.

— Ладно, — соглашается Петрек и прислоняет велосипед к бревенчатой стене домика Лесневских.

Он совершенно забыл родительский запрет, но если бы и помнил, не отказался бы помочь Лесневским. Ведь это его друзья, закадычные друзья.

— Глядите, Петрусь приехал. — На крыльце появилась пани Лесневская и, как всегда, спросила: — Наверно, на одни пятерки сдал? — И, показывая на сыновей, добавила: — Сплошные тройки, даже совестно. Только по физкультуре «отлично».

— У меня есть заграничный комикс, — похвастался Петрек то ли пани Лесневской, то ли старым друзьям. — О Туроке, сыне Утеса.

— Привез?

— Привез. И марки. Целый альбом на обмен.

— Какие?

— Польские и весь мир.

— Космические есть?

— Есть.

— Тогда будем меняться, — решил Лесняк-средний и, подбросив на ладони харцерскую финку, предложил: — Сыграем в «ножички», пока отец не приехал?

Мариан, Славек и братья Лесневские играли красиво, намеренно усложняя, на уровне мастеров. Ни у кого, кроме Славека, не получалась «вилочка» при броске острием к себе, ибо острием от себя мог метать любой профан, а вы попробуйте, как Славек — виртуоз.

— Теперь ты. У меня перекосило.

Первый бросок — «мать» (нож на ладони, острием к себе), после «матери» — «отец» (нож на тыльной стороне кисти, острием от себя), после «отца» — «кулич», после «кулича» — «вилочки», после «вилочек» — хитроумные «пальчики», только после «пальчиков» — самое главное — «стежки».

— Жульничаешь! Не вонзился!

Вонзить надо было без помарок, чтобы лезвие вошло в землю, а черенок не наклонялся. Славек наметанным глазом определял положение ножа и выносил приговор окончательный и бесповоротный:

— Перекос. Отдай следующему!

Кто-то взбежал по ступенькам крыльца… ага, Эля. Только ее не хватало, но вот и она явилась, как всегда.

Ей бы присесть на корточки, полюбоваться турниром, а она лишь остановилась возле них с гордым видом.

— Как поживает Варшава?

— Нормально.

— Перешел без помех?

— Ага.

— А я с похвальной грамотой, — не преминула прихвастнуть Эля, поскольку была трудолюбивой сестрой ленивых братьев и факт этот доставлял ей огромное удовлетворение.

Тут Петрек поднял глаза и обомлел: вместо рыжей, худющей девчонки в трех шагах от него стоял кто-то почти незнакомый. Пожалуй, он не узнал бы Элю на улице: она как-то повзрослела, выросла, ее волосы, которым была обязана своим прозвищем — «Морковка», отливали золотом на солнце.

Лесняк-меньшой, дожидавшийся своей очереди, не понял, почему Петрек медлит, и рассердился:

— Чего ждешь? Бросай!

— Перекос!

Ясно, что перекос. Нож выскользнул из пальцев и шлепнулся плашмя о землю.

Муцек, растянувшийся на солнцепеке, взглянул с упреком, как бы говоря: не берись за игру, недотепа, ведь мы собирались на котлованы, видишь же, что мне скучно. Валяться под забором можно и дома…