Неслучайные встречи. Анастасия Цветаева, Набоковы, французские вечера

После эту историю в измененном виде Пастернак использовал для эпизода повести «Воздушные пути», где рассказано о безуспешных хлопотах матери за своего «невинно осужденного мальчика», который вскоре был расстрелян. Однако в реальной жизни именно мать Жени и Юзи от сильных переживаний умерла еще совсем молодой – сорока шести лет – вскоре после ареста сына.

Несомненно, вмешательство Бориса Пастернака в буквальном смысле спасло ему жизнь. В ссылке у него развился аппендицит, и если бы он к этому времени не оказался в Москве в руках Розанова, известного всей Москве хирурга, трудно сказать, чем все могло бы закончиться.

Евгения Филипповна вспоминала, как утром, накануне операции, они с отцом собрались ехать в больницу поддержать Иосифа. Раздался телефонный звонок. Знакомый с глуховатым рокотом – голос Пастернака.

– Как Юзя?

– Сейчас едем к нему в Склифосовского.

– Ну, хорошо, удачи!

Евгения Филипповна его звонок расценила как добрый знак. И в самом деле, операция прошла успешно, хотя доктор Розанов в тот момент не мог поручиться за благоприятный исход из-за присоединившегося перитонита.

В отношениях между Куниными (Юзей и Женей) и Борисом Пастернаком случился однажды эпизод, который по прошествии лет может показаться забавным, а тогда он едва не надломил их отношения.

Пастернак пришел к ним в гости и принес в подарок только что вышедший сборник «Поверх барьеров», включавший стихи из его ранних книг.

– Нам казалось, – вспоминала Евгения Филипповна, – первоначальный вариант стихотворения сильно пострадал из-за переделки. Живую поэзию вытеснила рассудочность. Стихотворение, его живое дыхание при переделке как бы потерялось.

– Борис Леонидович, нельзя переделывать то, что живет уже самостоятельной жизнью. Ну, сделали бы второй вариант, не трогая первого, если вам тот разонравился! А стихи ваши – ведь тоже ваше живое творение! Оставили бы их жить и написали бы новую вариацию!

– Нет тем и вариаций. Есть единая тема! – резко ответил Пастернак.

Гость еще что-то возражал и ушел огорченным.

Конечно, с их стороны это было всего лишь проявлением дружеской искренности, своеобразным признанием в бескорыстной к нему любви. Но такая реакция поэта повергла брата и сестру в шок. По-видимому, Пастернак принял их слова за чистую монету и покинул гостеприимный дом на Мясницкой, как им показалось, навсегда.

Кунины не ожидали такой реакции. Сказать, что они были сконфужены, – значит, ничего не сказать. Мало того, они упрекали друг друга в жестокости.

Кстати, ощущение Евгении Филипповны перекликалось и даже совпадало с мнением Анны Ахматовой, высказанным позже. Она так же считала, что к концу 1920-х годов Борис Пастернак переделкой испортил некоторые шедевры своей юности.

На следующий день Евгения Филипповна в сквере у Большого театра купила цветы – три небольшие красные розы, – и с Юзей они отправились к своему кумиру исправлять допущенную бестактность.

Теперь не было того сковывающего страха, какой был прежде, когда в первый раз по приглашению Пастернака они пришли к нему в гости и долго стояли в нерешительности у заветной двери, колеблясь: звонить – не звонить.

Но все же чувство неловкости, неуместной категоричности своих высказываний не давало им покоя.

Пастернак был дома, работал. И все же отвлекся, встал из-за стола, чтобы поприветствовать гостей. И даже растрогался, увидев розы. Они пробыли у него недолго и, как вспоминала Евгения Филипповна, расстались очень дружески и тепло. А на прощание – расцеловались.

5

Через два дня, на моем следующем дежурстве Роза Марковна вновь пришла навестить нашу пациентку. Я дал ей халат, проводил в отделение, где Нина Ильинична лежала уже не в стеклянном боксе, а на обычной кровати, загороженной раздвигающимися ширмами в своем помещичьем картузе с засаленным томиком Чехова в руках. Они общались недолго, после чего Роза Марковна засобиралась домой.

Но перед тем как ей уйти, мы еще посидели в ординаторской, она то и дело поглядывала на наши вокзальные часы на стене, вскользь рассказала мне, что у Нины Ильиничны есть дочь, но она, кажется, сама болеет и помощи от нее ожидать не приходится. А вообще-то Нина очень известный в Москве скульптор, встречалась со многими интересными людьми, правда, делиться своими воспоминаниями не очень-то любит.

В справедливости слов Розы Марковны после я убеждался не раз. Так, никогда мне не удалось услышать из ее уст ни о Блоке, ни о Марине Цветаевой, ни о профессорах ВХУТЕМАСа – Кандинском, Митуриче, Татлине, Фаворском, архитекторе Шехтеле, с которыми она работала.

Хотя в ординаторской кроме нас двоих никого не было, Роза Марковна, понизив голос, сообщила, что еще до высылки Александра Солженицына на Запад Нина Ильинична успела сделать его скульптурный портрет, пока единственный. Где он находится, завершен или нет – большая тайна, и лучше ее об этом не спрашивать. Но те, кому довелось его увидеть, говорят, что сходство поразительное…