Неслучайные встречи. Анастасия Цветаева, Набоковы, французские вечера

Вольно или невольно добавил масла в огонь Луначарский. В московской газете им были опровергнуты слухи о том, что Бальмонт ведет за границей агитацию против советской власти. Это тут же дало возможность эмигрантской прессе обвинить Бальмонта в переписке с Луначарским. «Ну, конечно, большевик!»

Впрочем, и сам поэт, ходатайствуя из Франции за русских писателей, дожидавшихся выезда из России, допустил высказывания, позволившие толковать их двусмысленно: дескать, «…все, что совершается в России, так сложно и так перепутано», при этом намекал на то, что и в «культурной» Европе ему так же глубоко противно. Это послужило поводом для атаки на него публицистов-эмигрантов («…Что сложно? Массовые расстрелы? Что перепутано? Систематический грабеж, разгон Учредительного собрания, уничтожение всех свобод, военные экспедиции для усмирения крестьян?»).

Бальмонт не был второстепенной, тем более случайной фигурой в русской литературе и в политической жизни России. В 1901 году он участвовал в студенческой демонстрации в Петербурге, а спустя несколько дней на литературном вечере в зале Городской думы прочитал стихотворение «Маленький султан», где иносказательно изобразил Николая II – виновника режима террора в России. Из Санкт-Петербурга Бальмонт был выслан на три года без права проживания в столичных и университетских городах. Все это прибавило ему известности и как поэту, одному из лидеров символизма в русской литературе.

А.Л. Чижевский не мог этого не знать. По словам Тэффи, Россия в те годы «была именно влюблена в Бальмонта… Его читали, декламировали, гимназистки переписывали в тетрадки…» Примерно то же писал и Валерий Брюсов: «В течение десятилетия Бальмонт нераздельно царил над русской поэзией. Другие поэты или покорно следовали за ним, или, с большими усилиями, отстаивали свою самостоятельность от его подавляющего влияния».

Осуждал ли А.Л. Чижевский Бальмонта на самом деле? Скорее всего, он искренне возмущался его лукавством. Но с годами внутренний цензор в нем все более пристально следил за тем, что выходит из-под его собственного пера. Интересна запись, сделанная им в тетрадях, по-видимому, уже в 60-е годы, недавно опубликованная А. и Д. Головановыми, биографами А.Л. Чижевского…Следователь во время обыска просматривает груду его рукописей и сугубо личные дневники, отбирая их для изучения. Рядом стоит молчаливый солдат, опираясь на винтовку. «Что может быть там криминального, думал я, – пишет Чижевский в своем неопубликованном при жизни дневнике. – Ведь нужно быть круглым идиотом, чтобы в наш век – век страха – писать что-либо несовместимое с общепринятым мнением. <…> Об этом опасно было даже думать…»

* * *

По аналогии с Золотым веком литературы пушкинской поры плеяда поэтов конца XIX – начала XX века с легкой руки Соловьева получила название Серебряного века русской поэзии. Юность А.Л. Чижевского, его становление как поэта пришлись как раз на то время, когда отголоски Серебряного века всё еще звучали, еще живы были Александр Блок, Николай Гумилев и гражданская война еще не разделила Россию на два непримиримых лагеря.

Трепещет полумрак. Жемчужный свет небес.
Как паутина сон. Овраги и поляны
Еще наполнены виденьями чудес.
Деревья и кусты одушевленно-странны.

Как запоздала ночь! Не поймана едва:

Мистерия идет и совершает в дреме
Свои деяния. Проснулась лишь листва
И терпким трепетом тревожно будит время.

«…Никто из поэтов начала века не передает лучше вас тончайших настроений, вызванных явлениями природы, – писал Чижевскому Алексей Толстой, – ваши стихи являются плодом большой души и большого художественного чутья…»

Поэтические опыты «юноши в студенческом сюртуке» тепло были оценены Иваном Буниным и его братом Юлием, а также Бальмонтом и Брюсовым. В «Бродячей собаке», в «Стойле Пегаса», в «Домино» – модных тогда клубах – он встречался с Анатолием Мариенгофом, Бурлюком, Борисом Пастернаком.

– Из вас вышел бы неплохой поэт, если бы вы меньше увлекались наукой, – сказал ему однажды полушутя Владимир Маяковский, прочитав сборник его стихов. – Поэзия и наука очень ревнивы: они не признают любовниц! И та, и другая кровопийцы!

В определенном смысле Маяковский оказался прав. Судьбы поэтов в России, его собственная судьба подтверждают это: поэзия отнимает жизни своих творцов. И чем незауряднее поэт, тем выше риск. Но и наука для Чижевского оказалась «кровопийцей» ничуть не меньшей.