Неслышный зов

Судьба Калитича не заинтересовала Георгиевского, он заговорил о своем:

— Я знаю… в последнее время ты дружил с ней… поэтому пришел. Что заставило Сусанну так внезапно бросить все и уехать?

— Она давно томилась… Жаловалась, что губит служба и хозяйство, — стал выдумывать я. — Ей очень хотелось повидать мир… встречаться с новыми людьми, отсылать корреспонденции…

Мокеич слушал меня и не очень-то верил, я это чувствовал.

— Скажи, а она была верна мне? — вдруг перебил он. И таким острым взглядом уставился на меня, точно собирался прожечь насквозь и узнать, что творится в моем сердце.

Я не дрогнул, но стал что-то мямлить о Толченове, который распускает гнусные слухи. Мокеич вновь перебил:

— Она ведь чуткий человек. Поступок непостижим. А как ты думаешь, в экспедиции не было соблазнителей? Ну, таких, что рады умыкнуть красивую женщину?

— Навряд ли, — ответил я. — Предложение она получила от знакомой, когда брала интервью для журнала. И оформлялась поспешно, ни с кем не могла встретиться. Мне письмо оставила.

— Оно при тебе? — спросил он и опять стал пронизывать взглядом.

Не мог же я ему показать прощальную записку! Пришлось солгать:

— Думал, никому не понадобится… разорвал. В нем ничего особенного!

— Соседи говорят, что ты почти месяц жил у нее?

— Здесь было холодно, я простудился и заболел. Сусанна разрешила отлежаться у нее в теплой комнате и работать.

— Тебе не показалось странным ее поведение? Постороннего человека назвать братом и ухаживать за ним как за малым дитем.

— Она говорила, что у нее не осталось близких. Сама нарекла меня своим братом. До сих пор мне стыдно, что ей пришлось быть санитаркой при мне.

— Ну, а ты — разве равнодушен был? Не любил ее?

— Любил, — сознался я, потому что Мокеич смотрел прямо в глаза. — Но скрывал, не говорил ей.

— Это ничего не значит. Женщины догадливы. Она, конечно, знала. И все-таки покинула, ничто ее не удержало… Видно, не задели мы с тобой ее сердце…

Он говорил со мной доверительно, словно рассчитывал, что я подхвачу эту тему и раскроюсь. Но я молчал. Ничего не добившись, Мокеич со вздохом поднялся и сказал:

— Заходи. Теперь бобылем живу. Новую рукопись захватывай. Почитаем, чайку попьем… Если от нее письмишко будет, обязательно покажи, не вздумай уничтожить.

КАЛИТИЧ НА КОСТЫЛЯХ

С Лапышевым мы обычно встречались в двенадцатом часу ночи. Но в субботу я его неожиданно застал в неурочное время. Он стоял на коленях перед кучкой мусора и пригоршнями собирал его в развернутую газету. Пол был чисто подметен.

— Ого! Генеральная уборка? По какому случаю?..

— Видишь ли… ко мне тут товарищ… в вечерней школе скоро зачеты, — запинаясь, стал объяснять Юра. — Если не трудно, будь добр, часика на два… я тебе билет в «Сатурн» достал.

И он протянул мне узкий синеватый билет.

Идти в кино мне не хотелось, с большим удовольствием я отдохнул бы после тяжелого дня дома, но раз товарищ просит, что тут поделаешь.

— Ладно, догадываюсь, кто к тебе придет, — взяв билет, сказал я. — Мог бы и не врать. Когда появится?

— Жду с минуты на минуту.

Не раздеваясь, я повернулся и стал спускаться вниз. На площадке третьего этажа встретил толстушку в матросском бушлате.

— Слушай, друг, семнадцатый номер по этой лестнице? — спросила она.

— По этой. Вы, наверное, к Лапышеву?

— Угадал… именно.

Чтобы отучить Юру от вранья, я нарочно поднялся с гостьей на свой этаж и нажал кнопку звонка. Вскоре в дверях показался Лапышев.

— Принимай, чего растерялся, — сказала смеясь девушка. — Показывай свое логово.

— Юра, одну минутку, — остановил я его не без издевки. — К тебе же парень хотел прийти — может, лучше девушку в кино пригласить?

— Не измывайся, проваливай!

Пропустив гостью в прихожую, Юра все же в оправдание шепнул: «Товарищ по группе, честно» — и захлопнул перед моим носом дверь.

Спешить мне было некуда, до начала сеанса оставалось еще добрых полчаса. До кинотеатра решил идти пешком.

На площади у трамвайной остановки я обратил внимание: кондуктор помог парню на костылях сойти на панель и поставил рядом с ним корзину.

Трамвай, высекая дугой электрические искры, ушел, а парень, оставшийся на площади, растерянно стал озираться. В его фигуре что-то было знакомое. «Да это же Калитич! — наконец сообразил я. — Что с ним стряслось? Почему на костылях?»

Я бегом устремился к нему.

— Ваня, друг! Что же ты не сообщил? Мы бы встретили.

— Гром?.. — в свою очередь удивился он. — Вот кстати. Понимаешь, еще не научился ходить на подпорках. А мне тут деревенских гостинцев надавали.

— Но почему костыли?

— Потом… дома расскажу. Если не спешишь — помоги донести корзину.

Я взял довольно увесистую корзину и зашагал рядом.

Калитич был очень бледен. Он с трудом передвигался на костылях. Лицо исхудало, на лбу и переносице выступили росинки пота. На подбородке и скуле виднелись розовые шрамы, вместо белых собственных зубов поблескивали металлические. «Видно, в катастрофу попал», — подумалось мне.

— Что же ты нам не писал? — спросил я у него.

— В беспамятстве пребывал… насилу выкарабкался. Месяца на два память отшибло. В общем, с того света вернулся.