Несносный ребенок. Автобиография

Я попытался ему напомнить, что концепция фильма заключалась в том, что никто из выживших не мог говорить из-за газов, повредивших им голосовые связки. Так значилось в сценарии. И потом, если даже исходить из того, что концепция перестала ему нравиться, я не видел, каким образом можно заставить их говорить, ведь фильм уже снят, и на экране видно, что губы актеров не шевелятся. Тогда он выдвинул самый убедительный довод в истории кино:

– Они могут у тебя говорить, когда камера снимает их со спины, – сказал он на полном серьезе.

Я был ошеломлен. На мгновение я представил себе весь фильм с актерами, говорящими спиной. Невозможно. Почему тогда не снять Жана Рено в балетной пачке, раз уж на то пошло? Я почувствовал, какая пропасть разделяет финансистов и творцов. Неужели какой-нибудь продюсер говорил что-то подобное Чарли Чаплину? Не исключено.

Но наш инвестор из Бордо на том не остановился.

– И цвет надо добавить! – добавил он.

Я напомнил ему, что речь с самого начала шла о черно-белом фильме. Я также уточнил, что, будучи снятым в черно-белом варианте, фильм обретает некую вневременную значимость и благодаря этому переживет свое время. Но инвестору было плевать, потому что в его понимании у фильма не было будущего. Вот он и предложил его раскрасить. Мы напомнили ему, что у нас нет на это средств, но он настаивал.

– Существует не особо дорогая техника покадровой отрисовки. Надо всего-навсего покрасить актерам глаза в синий цвет, уже это даст некоторый эффект. Я знаю одну польскую фирму, которая это сделает почти бесплатно, – сказал он с уверенностью, свойственной дуракам.

Я все еще был ошеломлен услышанным и не знал, что ответить.

– Я подумаю об этом, – в конце концов нашелся я.

Он почувствовал мое смятение и воспользовался этим, чтобы осыпать нас упреками и высказать еще одно важное замечание:

– И необходимо переснять последнюю сцену, с девушкой. Надо, чтобы мы могли видеть ее сиськи! – заключил он, словно шеф-повар, который один знает рецепт готовящегося блюда.

Короче говоря, нашему фильму не хватало диалогов, красок и задниц.

Я оставался вежливым, но с Пьера было довольно, и он решил вмешаться. Надо сказать, что девушка, сиськи которой наш инвестор захотел увидеть, была его подругой.

Разговор пошел на повышенных тонах, и Пьер уже не подбирал слова. Он мог бесконечно импровизировать, в то время как наш оппонент очень скоро исчерпал свой словарный запас. Софи, которая вскипела с самого начала, перестала себя сдерживать и тоже принялась его обзывать. Недовольный инвестор был взят в кольцо и вынужден отступить под градом оскорблений.

На самом деле он хотел выйти из сделки еще до показа фильма. Остальное было всего лишь позой, манерой осадить нас и унизить, чтобы проще было снять с себя вину и взвалить ее на наши плечи.

Пьер разозлился на меня за то, что я организовал этот показ, и, раздосадованный, ушел.

Софи тоже не успокоилась и кончила тем, что оскорбила меня, обозвав слабаком, после чего удалилась. Я остался один на Елисейских полях, лицом к лицу с моим темным будущим.

Несколько часов я пребывал в хандре, но наконец буря миновала. У меня в руках был хороший фильм, во всяком случае, так я себя успокаивал.

Я созвонился с шумовиком, Андре Ноденом, который и посоветовал нам снять полный метр вместо короткого.

Он согласился сделать шумовое оформление фильма во внерабочее время. Я присутствовал на всех сеансах и так познакомился с его миром.

Андре – настоящий художник. Он оживлял персонажей, изобретал говорящие, обогащавшие фильм звуки. В фильме Жан Рено толкал тачку. С помощью старой кухонной утвари Андре воссоздал скрип колеса при движении тачки, и сцена стала комичной, допотопной; характер Жана с этим скрипом обрел новые черты. Он стал казаться бестолковым, немного гротескным. Кровожадный воин превратился в обычного человека.

Ночи напролет Андре перезаписывал озвучку, по его же словам, его действия можно было сравнить с действием проявителя на фотобумагу.

Пьеру удалось убедить своего друга, который был главным на RCA[52] Music, и тот дал денег на запись музыки к фильму. Эрик мог приступать к работе, и я как будто начал видеть свет в конце туннеля.

Эрик сочинял, а потом играл почти на всех инструментах подряд. Было очевидно, кто оказал на него влияние. Бас звучал как у Жако Пасториуса, а клавишные – как у Херби Хэнкока. И только саксофоном Эрик Серра владел неважно. Чтобы играть на саксофоне, он позвал молодого музыканта, непозволительно талантливого.

Шеф RCA время от времени заходил послушать. Он был вполне удовлетворен и поздравил Эрика, а после дал ему два-три совета. Он явно знал свое ремесло, и нам было приятно иметь дело с профессионалом. Ничего общего с нашим знакомцем из Бордо.

Как-то шеф RCA подвозил наc c Пьером на машине. Подъезжая к церкви Святой Магдалины, мы увидели огромную афишу нового спектакля Шанталь Гойя.

– Мы продюсируем ее и продвигаем, и это хит! – сказал он с улыбкой.