Несносный ребенок. Автобиография

Передача завершилась. Ив извинился, но таков уж закон прямого эфира. Он пожелал мне удачи, прежде чем закрыться в редакционном кабинете.

* * *

Через несколько дней фильм вышел на экраны.

Я приехал на первый сеанс на Елисейские поля. У нас был маленький зал «Гомон Колизей» (ныне он не существует).

За билетами стояла небольшая очередь, человек пятнадцать. Я рассматривал их всех одного за другим. Мне было страшно любопытно, что за люди могли заинтересоваться моим фильмом. Они были скорее немолоды. Чувствовалось, что они образованы и что это настоящие парижане. Среди них было несколько студентов. Все они не выглядели особенно взбудораженными. Им просто было любопытно. Мне хотелось обнять их, одного за другим, сказать, до чего мне приятно их присутствие и что я буду им вечно признателен за это. Они решились мне поверить, довериться, даже не зная меня, как девушка из съемочной группы, которая так хорошо отнеслась ко мне в первый день моего присутствия на съемочной площадке.

В тот день я понял, что зрители – часть нашей семьи. Они верили в то же самое божество – кино. Божество для тех, кто его делает, и тех, кто его смотрит. Так что семья была теперь в полном составе, и показ можно было начинать.

Я остался стоять у кассы. Я ждал, когда показ начнется, прежде чем проскользнуть в зрительный зал, чтобы почувствовать атмосферу, когда к кассе подошли два опоздавших.

Паре было под шестьдесят, это были марокканцы, и они явно приехали издалека. У мадам был на голове красивый платок, мсье приоделся в свой воскресный костюм.

– Два билета на «Последнюю битву», пожалуйста! – попросил мужчина, аккуратно доставая бумажник.

Признаюсь, я был удивлен, увидев двух этих зрителей, своим видом совершенно не соответствовавших моему фильму. Меня распирало любопытство. Я любезно обратился к ним и спросил, почему они решили посмотреть именно это кино.

– Потому что я хорошо знал его отца, и в молодости я смотрел его бои по телевизору! – ответил мужчина.

Я тут же понял, что он перепутал «Последнюю битву» с «Эдит и Марселем», фильмом Клода Лелюша о жизни боксера Марселя Сердана, который вышел на экраны в тот же день, что и наш.

– Желаю вам хорошего просмотра, мсье! – сказал я с широкой улыбкой.

Не стоило терять и этих двух.

Я отправился в кафе напротив, присоединившись к моим приятелям, и мы занялись подсчетом зрителей других «наших» парижских кинотеатров. До тысячи мы не досчитали. Я не знал точных цифр, но мне показалось, что это совсем немного.

Молодой парень из «Гомона» утешал меня, рассказывая о подобных случаях, но я не видел фильмов, о которых он говорил, и это меня не успокаивало, а еще больше огорчало.

В то же самое время я понимал, что большинство французов не испытывали большого желания смотреть черно-белый фильм о конце света в среду в 14 часов. Оставалось лишь надеяться, что на вечерних сеансах дело будет обстоять получше.

Я вернулся в «Колизей», чтобы понять, что там происходит. На экране Пьер Жоливе и Жан Буиз собирались приготовить себе еду, в минималистской атмосфере и последовательном длинном плане. Увы, в соседнем кинозале Рэмбо собирался разрушить город и уничтожить мой фильм. Мне страшно захотелось отобрать у него нож и искромсать его копию. Но в углу я заметил мою пару марокканцев, целиком захваченных фильмом, даже животные вопли Сталлоне, кажется, им не мешали. И я ушел, немного успокоившись.

На следующее утро настало время провести подсчеты.

За первый день проката наш фильм посмотрели четыре тысячи двести зрителей во всей Франции, из них две тысячи восемьсот восемьдесят один человек только в Париже.

«Рэмбо» и «Эдит и Марсель» посмотрели сто тысяч человек каждый.

Это был провал.

Фильм фактически не существовал. Рецензии в прессе были хорошие, но это были заметки в несколько строк, в то время как фильму Лелюша посвящали по несколько страниц. К примеру, на обложке нового журнала «Старфикс», редакции которого очень понравился мой фильм и в котором ему были посвящены десять строк, красовался Рэмбо.

Те, кто выходил из залов, были в восторге, но их было недостаточно для того, чтобы началась цепная реакция, что называется, из уст в уста.

Нам нужно было больше восторженных зрителей.

Я позвонил в «Гомон», чтобы поинтересоваться, не забыли ли они приписать ноль в наш рекламный бюджет. Увы, они снова были на каком-то семинаре. Я поинтересовался, не проходит ли это внезапное сборище в Лурде[57], но моя шутка никого не насмешила.

Проблема заключалась в том, что мы рисковали потерять наши зрительные залы уже на второй неделе показа. В ту эпоху существовало простое правило: если посещаемость зала превышала планку в тысячу зрителей в воскресный вечер (то есть после пяти дней показа), фильм признавали жизнеспособным. У нас залов было семь, и мы превысили эту цифру, но нам нельзя было терять ни одного.

Поэтому мы решили в пятницу напечатать листовку с лучшими отзывами на фильм.