Несносный ребенок. Автобиография

Дом был заполнен агентами в штатском: сенатор Гэри Харт пришел за текстом своего выступления, которое Уоррен ему писал. Харт стоял в плавках на краю бассейна и таращился на Изабель, пока Уоррен на кухне подправлял текст.

Тут явился Джек Николсон в халате.

Добро пожаловать в Голливуд.

У Джека закончился кофе, и он зашел выпить чашечку к Уоррену. Нормально. Оставалось только дождаться, когда Марлон Брандо придет за тартинкой.

Голливудская жизнь бесподобна, и я не устану благодарить Уоррена за то, что предоставил мне возможность ею насладиться. Но моя голова была забита другими вещами.

Я с головой ушел в «Голубую бездну» и предпочел бы часами говорить о ней на краешке стола, чем разъезжать по городу с его шофером. У Уоррена было для меня совсем немного времени. Впрочем, как и для всех остальных.

В Париж я вернулся со второй редакцией сценария. И я уже знал, как делать третью. А пока отправился на Лазурный берег, чтобы встретиться с Кристианом Петроном, режиссером подводных съемок. Он показал мне подводные камеры, которые сделал в своей мастерской. Кристиан отлично знал свое дело, но я хотел снимать в широком формате. Для такого формата подводных камер не существовало. Нужно было начать с нуля и изготовить две камеры. Кристиан мог это сделать, но проблема была в объективах. Следовало учитывать дифракцию воды, подводную колориметрию и даже соленость. Короче, следовало изготовить объективы на заказ. Кристиан был знаком с швейцарским инженером, который смог бы их калибровать.

Через несколько недель Кристиан прислал смету. Нужно было выложить 300 тысяч франков (50 тысяч евро) и ждать восемь месяцев. То есть производство фильма необходимо было начать прямо сейчас, чтобы иметь возможность снимать следующим летом.

Я отправился в Нью-Йорк. Уоррен снимался в «Иштаре» с Изабель и Дастином Хоффманом. Он пригласил меня на съемки. Я забился в угол и смотрел, как они работали.

Элен Мэй, режиссер-постановщик, немного растерялась перед этими священными чудовищами. Уоррен навязал ей свой ритм, адски медленный.

На самом деле он держал двери открытыми и что-то решал лишь в последнюю минуту, когда все уже были на грани нервного срыва.

Дастин Хоффман, этот старый лис с блестящими глазами, не позволял себя в это втягивать и постоянно его дразнил. На съемочной площадке он чувствовал себя, как рыба в океане. Дастин был бесподобен. Он заполнял собой все пространство и постоянно играл, в том числе со своими ногами, даже когда они не были в кадре.

Я впервые видел великого американского актера за работой.

Весь съемочный день я смотрел только на него.

Мне так хотелось однажды с ним поработать, хоть я и чувствовал, что в данный момент на это неспособен.

Ужинали мы с Уорреном и Изабель. У меня по-прежнему не было договора, не было замечаний по новому варианту сценария и по-прежнему не было денег, чтобы заказать изготовление камер. Он не собирался тратиться, пока не будет готов сценарий, а поскольку для того, чтобы завершить работу над сценарием, мне нужны были его замечания, я чувствовал себя белкой в колесе.

* * *

Вернувшись в Париж, я встретился с Патрисом Леду. Этот парень с внешностью провинциального нотариуса оказался не так уж плох. Он действовал как партизан, быстро шел вперед и делал то, что говорил.

В противоположность Уоррену Битти.

Патрис Леду был готов сотрудничать. Он хотел мою «Голубую бездну». Я доверился ему и рассказал о своих трудностях с Уорреном. Патрис понял мою уязвимость и предложил мне встретиться с Николасом Сейду, главным боссом, человеком-невидимкой. Николас всегда оставался в тени Тоскана дю Плантье, Леду хватило ума немного выдвинуть его на свет. Он хотел, чтобы Николас вышел наконец на сцену, самоутвердился и стал принимать участие в обсуждении фильмов. Передавая ему власть, Патрис прекрасно понимал, что в случае неудачи его одного в ней винить уже не смогут.

Так я впервые вошел в кабинет главного босса на восьмом этаже. На седьмом небе.

Николас был, конечно, не из той же семьи, что и я. Его семья была богата и знатна на протяжении поколений. У него было безупречное образование и манера изъясняться, как у министра.

Наша встреча была вполне сюрреалистична. Это было похоже на беседу благородного жирафа с выдрой, вылезшей из воды. Лафонтену бы понравилось.

И все же с первой нашей встречи я заметил неяркий свет в глубине его глаз. Это свечение было мне хорошо известно. Так светятся глаза у детей, разочарованных, нелюбимых или просто брошенных. В детстве Николас страдал. Не материально, это точно, но эмоционально. Он скрывал свои эмоции за ловко выстроенной речью, однако боль ощущалась там, позади слов.

Мы начали говорить о море. Николас слушал, и глаза его светились все ярче. Этот человек любил море, в том не могло быть никаких сомнений. Он признался мне, что лучше всего чувствует себя на борту своего корабля. Тогда я сказал, что лучше всего чувствую себя, когда нахожусь под кораблем. Это чувство нас связало, и, вопреки всем ожиданиям, жираф и выдра решили отправиться вместе на пляж.