Несносный ребенок. Автобиография

К нам присоединился Терри Гиллиам[70]. Даже в Каннах мне не доводилось видеть за столом подобной компании. Я втиснулся между Аль Пачино и Кристофером Уокеном. Де Ниро был напротив, рядом с Кристофом. С моим скудным английским я попытался участвовать в разговоре, но был страшно напряжен и старался сделать так, чтобы по лицу не катились крупные капли пота. Я опустил голову к моцарелле с помидорами, как страус зарывает голову в песок. Но напряжены были все, прямо как деревянные.

Вся эта гопкомпания сияла при свете прожекторов, но, едва их выключали, тут же тускнела. Прямо сборище интровертов. Англичанка, директор по кастингу, подошла поздороваться с Кристофом и поздравить его со счастливым случаем находиться в такой невероятной компании. Единственным темным пятном за столом был некий человек с маленькой белокурой головой, привинченной к телу дровосека, физиономия которого ей ни о чем не говорила. Кристоф объяснил ей, кто я, и она принялась кричать на весь ресторан:

– Oh my God! You are the director of Subway? О боже! Вы – режиссер «Подземки»?

Тут все взгляды обратились ко мне, и я мгновенно покраснел. Это был самый неловкий момент в моей жизни.

Пачино улыбнулся, Де Ниро хихикнул, остальные засмеялись.

Девушка сказала минутную речь о моем шедевре, и мне хотелось ей заплатить, чтобы она замолчала.

Зато все тут же расслабились, и атмосфера стала более располагающей. Аль Пачино взялся рассказывать мне о короткометражке, которую снимал. Он принял меня за французского интеллектуала. Что до меня, то я вежливо кивал, но почти ничего не понимал из того, что он говорил.

В 22 часа все вернулись домой, так как назавтра всем предстояла работа. Кроме Кристофа. Он подхватил свою невесту, которая в одежде была еще красивее, и они отправились на экскурсию по ночным клубам. Разница во времени выбила меня из колеи, и я лег спать. Уснуть я, конечно, не мог, но хотя бы восстановил нить разговора.

Даже в безумных подростковых мечтах я не мог себе вообразить ужин в таком составе.

Что поразило меня более всего – это великодушие и простота, с которыми они меня приняли. И от этого было тепло на сердце.

* * *

Я вернулся в Париж, к своим долгам. Тоскана дю Плантье уволили. Успех «Подземки» уже не мог его спасти. Слишком много неразберихи и убытков. Вместо него «Гомон» возглавил Патрис Леду. Князя заменили бухгалтером. У Леду была голова банкира, а потому я заговорил с ним о моем долге, который мне бы хотелось сократить, учитывая прибыль, которую «Гомон» получил от проката моего фильма.

– Сколько ты хочешь? – вдруг спросил он.

Я не успел еще задать вопрос. Я только объяснял суть дела.

– Хм… Один миллион… – пролепетал я. Цифра казалась мне огромной.

– Oкей, один миллион. Теперь давай поговорим о твоем следующем фильме.

Считал он молниеносно. Вернувшись домой, я испытал неприятное чувство, что меня обманули. Он дал мне столько, сколько я попросил, но у меня оставалось еще 6 миллионов долга, который «Гомон» должен был взять на себя. Бизнес – это точно не мое.

Я отправился на ТФ1, к сопродюсерам, рассчитывая на их добросердечие. Ничего. Ноль. Отвали от нас со своими долгами. В двадцать лет у меня было 3 миллиона долга, в двадцать пять – 7. Это прогресс.

У меня оставалось лишь одно решение, как заплатить Бюро по сбору отчислений и другим дружественным организациям: сделать еще один фильм, в надежде, что он избежит провала.

Первая версия сценария «Голубой бездны» мне очень нравилась. Я отдал ее на перевод и отправил Уоррену Битти. Он подтвердил, что над ним еще надо поработать. Уоррен предложил работать с американской сценаристкой у него дома, в Лос-Анджелесе.

Его дом был расположен на Молхолланд Драйв, знаменитой горной дороге, которая ведет к Голливуду. Соседом слева был Джек Николсон, а справа – Марлон Брандо. Соседи, у которых каждые пять минут хочется попросить соли. Дом Уоррена был огромным и роскошным, с бесподобным видом на долину.

Он бегал по беговой дорожке, вперившись в гигантский экран, который показывал канал Си-эн-эн. Изабель перемещалась из кухни в бассейн и обратно и, похоже, немного скучала. Я заподозрил, что Уоррен предложил мне приехать, чтобы я составил ей компанию. К моему величайшему удовольствию.

Сценаристку звали Мэрилин, ей было около сорока. У нее был мягкий и приятный голос. Она ничего не знала о море, но умела копаться в психологии персонажей. У американцев совершенно другой подход к сценарию. Более точный, более техничный, более строгий. Они долго работают над каркасом, в то время, когда французы уже подбирают цвет сидений.

Я многому у нее учился, и ее мягкость мне импонировала. У меня была привычка разбрасывать вещи. Она просто научила меня их собирать.

Однажды утром меня разбудило шуршание шин. Во двор въехало десять полицейских машин. Парень из ЦРУ без стука вошел в мою комнату и проверил, не прячу ли я кого-нибудь в шкафу. Вообще-то мог хотя бы поздороваться.